Медведь, несмотря на рану, движется уверенно и безостановочно, словно корабль, легший на заранее проложенный курс. По небу бегут барашки облаков, серые и коричневые сверху, а снизу позолоченные восходящим солнцем. Они идут и идут, человек и зверь, словно связанные невидимой цепью, а вокруг простирается столь неровный и искореженный пейзаж, что можно подумать, будто его как попало сложил какой-то безумец из кубиков того, что некогда было единым целым. Через час перед ними открывается ледовое поле в милю шириной с ребристой, словно нёбо гончей, поверхностью. Примерно на его середине, будто сообразив наконец, где оказался, медведь замедляет бег, а потом и вовсе останавливается и оборачивается. Самнер отчетливо видит красное пятно у него на боку и струйки пара, бьющие из ноздрей. После секундной заминки он вынимает гильзу промасленной бумаги из кармана, откусывает у нее кончик и насыпает черный порох в ствол ружья; затем туда же заталкивает шарообразный конец гильзы, отрывает излишек бумаги и трамбует все это шомполом. Руки у него дрожат, с него ручьями льется пот, а легкие хрипят и свистят в груди, словно кузнечные меха. Он роется в кармане в поисках капсюля, находит его и насаживает на боек ударника. Затем он медленно идет вперед, пока расстояние между ними не сокращается до трехсот футов, и тогда ложится на торосистый лед, ощущая его ледяное прикосновение животом и бедрами. Голова его окутана клубами пара. Медведь внимательно наблюдает за ним, ничего, однако, не предпринимая. Широкие мохнатые бока у него ходят ходуном. Из пасти стекает струйка слюны. Самнер передвигает прицельную планку, взводит курок и, вспоминая предыдущий выстрел, прицеливается на фут влево. Проморгавшись, он стряхивает пот, заливающий глаза, прищуривается и нажимает на курок. Раздается резкий треск взорвавшегося капсюля, но выстрела не происходит. Медведь презрительно фыркает, услышав столь неожиданный звук, разворачивается и вновь начинает убегать. Из-под его лап вылетают облачка снега. Самнер, проклиная осечку, с трудом поднимается на ноги, выбрасывает старый капсюль и заряжает новый. Выпрямившись и сделав глубокий вдох, он целится и вновь стреляет, но к этому времени медведь убежал уже далеко, и выстрел пропадает впустую. Некоторое время он смотрит ему вслед, затем вешает ружье на плечо и пускается в погоню.
Глава 21
Ледовая равнина обрывается еще одной грядой зубчатых торосов, голые вершины которых отливают коричневым, а крутые бока защищены валами и частоколом, словно древние крепости. Медведь упрямо идет на запад, пока не находит разрыв, после чего прыгает в него и перебирается на ту сторону. Солнце уже взошло, но оно по-прежнему скрыто за облаками и потому не дает тепла. По лицу Самнера каплями стекает пот, замерзая на бровях и в бороде жесткими блестками. Медведь перешел на шаг, но то же самое можно сказать и в отношении Самнера. Когда он перебирается через торосистую гряду на другую сторону, выйдя на очередное волнообразное снежное поле, расстояние между ними почти не меняется. Он выигрывает двадцать ярдов, но вскоре проигрывает их снова. Боль в ногах и груди жжет его, как огнем, но она стала уже привычной. Он знает, что ему давно пора поворачивать назад, но не делает этого. Погоня обрела свой ритм и порядок, нарушить который не так-то легко. Когда ему хочется пить, он наклоняется, подхватывая горстью снег на ходу, и ест его; когда на него накатывает чувство голода, он позволяет ему нарастать, достигнуть пика и угаснуть. Он дышит и идет дальше, а впереди неизменно виднеется медведь с кровавым пятном на плече, оставляющий после себя отчетливые отпечатки лап, широкие, словно суповые тарелки.
Каждую минуту он ожидает, что вот-вот медведь поскользнется, ослабеет и начнет умирать, но этого все никак не происходит. Зверь упрямо идет вперед. Иногда он испытывает к нему жгучую и буквально осязаемую ненависть, а иногда – болезненную любовь. Мышцы крестца перекатываются под свалявшейся тусклой шерстью животного. Его огромные лапы поднимаются и падают, как свайные молоты. Они проходят мимо айсберга, вмерзшего в ледовое поле, – в двести футов высотой и в полмили длиной, с отвесными склонами и срезанной вершиной – этакая ромбовидная затычка древнего потухшего вулкана. Его скаты пронизаны голубыми жилами и прикрыты у основания снежными заносами. Карманных часов у Самнера нет, но он решает, что время уже давно перевалило за полдень. Он знает, что зашел уже слишком далеко и даже если убьет медведя, то не сможет дотащить его мясо обратно в лагерь. Поначалу это открытие причиняет ему некоторое беспокойство, но потом, по мере движения вперед, острота его притупляется, и он вновь сосредоточивается лишь на том, чтобы переставлять ноги, одну за другой, вслушиваясь в собственное короткое и запаленное дыхание.
Примерно через час или около того они доходят до линии высоких черных утесов, совершенно голых и соединенных между собой серыми потеками льда. Медведь без устали косолапит вдоль них, пока не оказывается рядом с узкой, полускрытой в тени расщелиной. Зверь оборачивается, смотрит в его сторону, а потом резко сворачивает в нее и исчезает из виду. Самнер идет следом. Достигнув расщелины, он поворачивает, подобно медведю, и видит перед собой длинный и узкий, забитый льдом фьорд с отвесными стенами, конца-краю которому не видно. Слева и справа от него к бледному далекому небу тянутся крутые серые склоны, изрезанные ущельями. Лед под ногами ровный и чистый, будто мрамор. У Самнера, который, приостановившись на пороге, оглядывается по сторонам, вдруг возникает такое чувство, будто он уже был здесь раньше и что это место каким-то странным образом ему знакомо. Пожалуй, он мысленно переносился сюда во сне или во время навеянного опием полета фантазии. Перешагнув порог, он продолжает идти дальше.
И вот человек и зверь в жутковатом тандеме – по отдельности, но связанные невидимой нитью, – продвигаются по беломраморному полу долины, между нависающими стенами из гранита и гнейса, словно по коридору, вымощенному снегом и накрытому небесным сводом. Ружье все сильнее оттягивает Самнеру плечо, да и боль в раненой ноге усиливается с каждым шагом. У него уже давно кружится голова, и он сильно ослабел от голода. Вскоре начинается снегопад: легкий поначалу, он усиливается, грозя перейти в снежную бурю.
Ветер завывает все сильнее, холод нарастает, снежные заряды становятся все продолжительнее, и Самнер теряет медведя из виду. Он то появляется, то вновь пропадает из поля зрения – резкими, скачущими движениями, словно изображение в зоотропе
[81]. Его контуры расплываются, затем накладываются один на другой и, наконец, исчезают совершенно. Вслед за ним пропадают земля и скалы, смыкаясь в бешеной серой круговерти бурана, различить в которой что-либо не представляется возможным. Оказавшись внутри этой чудовищной воронки, он теряет всякое чувство времени и пространства. Долгими часами, как ему кажется, хотя это могут быть минуты или даже секунды, он то бредет вперед, то возвращается назад или мечется по кругу, растрачивая силы. В конце концов, совершенно случайно, он набредает на каменистую осыпь и укрывается за каким-то пестрым валуном. Он съеживается в комочек, чувствуя, как одна за другой на него накатывают волны паники и страха. Он дрожит от холода, и намокшая от пота одежда понемногу твердеет на нем, превращаясь в мерзлые доспехи. Руки и ноги ему не повинуются, и он их даже не чувствует. Снег собирается в складках кожи у него на лице и губах, но при этом не тает. Он уже понимает, что ушел слишком далеко от лагеря: свернул в сторону от своей истинной цели, заплутал и сбился с пути, и теперь для него все кончено.
