Еще не успев открыть глаза, я резко подскакиваю на верхней полке и больно ударяюсь головой об потолок вагона. Поезд мерно выбивает свои та-там-та-там-та-там-та-там. Пассажиры тихо посапывают, за окном еле брезжит рассвет. Сглотнув комок подступившей рвоты, я делаю глубокий вдох, переворачиваюсь на другой бок и снова пытаюсь заснуть. Скоро Питер.
24
За весь август, проведенный мною в родных пенатах, не произошло ничего, на чем стоило бы заострить внимание. Старая жизнь затянула меня так стремительно и естественно, что уже на следующий день по приезде, проснувшись в своей родной кровати, я с трудом мог поверить, что вообще куда-то уезжал. Побег в Москву вдруг показался далеким сном, лишь на миг увлекшим меня от любимой матери и любящего друга, и я с удивлением признался себе, что в душе рад пробуждению.
Стена, разделявшая нас с матерью последние годы, неожиданно растаяла, и на время вернулась та близость и легкость в общении, которая была между нами до смерти отца. Очень ласково и тепло старался обращаться со мной и Андрей, который в этот месяц торчал у нас в гостях буквально целыми днями. Однако время от времени на него все же находила мрачность, которую он не мог от меня скрыть, и тогда он ревниво, с каким-то нездоровым интересом заставлял меня пересказывать свое московское житье буквально по дням и часам, в мельчайших деталях, пытаясь, вероятно, понять, были ли другие мужчины. Но других мужчин не было, поэтому он довольно быстро успокаивался и переводил разговор на другую тему. Единственным, о чем мы с ним так ни разу не поговорили, были истинные причины моего экстравагантного побега из родного города. Зато мы много и подробно обсуждали перспективы, которые может предоставить столица. Андрей заявил, что готов терпеть отношения на расстоянии, но лишь временно, пока нет иного выхода. Через год он должен был окончить колледж и, получив среднее специальное, намеревался разделить со мной мою новую московскую жизнь. А пока мы попеременно будем ездить друг к другу по выходным, ежедневно созваниваться и писать нежные электронные письма. Все это в какой-то мере скрасит нам долгие дни разлуки.
Изо дня в день слушая о его планах на мою жизнь, я уже не воспринимал это болезненно. После нашей встречи в Москве во мне что-то преломилось, заставив покориться судьбе. В конце концов, теоретически я мог расстаться с ним и не уезжая, но на деле не смог сделать этого даже после побега, когда, казалось, неминуемо все должно было быть кончено. А раз так, может, не стоит пытаться более? Ведь Андрей и впрямь был весьма неплохой партией. Он был довольно красив и статен. Неглуп. Надежен. А главное, всецело предан мне и отчаянно, я бы сказал, психопатически влюблен. Стоило нам зайти в знакомый магазин, как давно заприметившие его продавщицы вставали по стойке смирно, выпятив грудь вперед, и было видно, что они мне завидуют. Интересовались и соседки. Особенно те, кто постарше, не стеснялись впрямую выспрашивать у мамы, когда «молодые» поженятся. Теперь же к расспросам о свадьбе прибавились еще и расспросы о Москве и институте, только задавались они уже мне. «Поступила? Какая молодец!». «Где ж это вы пропадали? Ваша мама переживала. Нехорошо. Ну что, поступили? Ну, и слава богу!». «Как там Кремль, стоит? Из-за тебя тут такая была суматоха, всех напугала!». «Литературный? Кхе-кхм… А жених как идею о Москве воспринял?..». В общем, не прошло и недели, как выходить из дома я стал буквально ползком по стенке, стараясь избегать встреч с кем-либо из участливых посторонних. Заходить в ближайшие к дому магазины, где благодаря маман все были в курсе моей личной жизни (конечно, с ее лучшей стороны), я тоже перестал, предпочитая пешкорять до дальнего супермаркета добрые полчаса. В довершение объявилась и почти год не дававшая о себе знать школьная товарка: «Ох, подруга, как я тебе завидую! Москва! Институт! Такой парень… Вы когда женитесь, дату выбрали уже?».
Когда срок моего отъезда в Москву приблизился, Андрей сказал, что через год он тоже переберется в столицу, и тогда я стану его женой. Не вполне было понятно, вопрос ли это, но пока он говорил, в моей голове мелькнуло: «А почему нет?», и губы сами произнесли:
– Да… да.
В ту же ночь вернулось уже было позабытое оно, ужимками заплясало в темноте, холодной мразью заскользило под одеялом… Вновь завязалась борьба – с боку на бок, с боку на бок, швыряя подушку из одного конца кровати в другой, задыхаясь от тяжелого запаха проступившего пота… Не хочу! не хочу… А оно продолжало ерничать, мельтешить тенями по стене, поскрипывать мебелью, вставать призраком из подступавшего было сна, заставляя сердце куда-то проваливаться…
Устав от бессмысленной борьбы, я встал и включил свет. Не зная, что делать дальше, я бесцельно приблизился к зеркалу. Дотронувшись до его прохладной глади, я медленно провел пальцами по контуру лица отразившейся в нем девушки, словно стараясь лучше ее запомнить, и внимательно всмотрелся в два глядящих на меня влажных янтаря. Надо было срочно придумать, чем занять себя до рассвета.
К моему отъезду о нашей помолвке не знал только ленивый и мертвый. В тот же день, когда прозвучало мое согласие, Андрей радостно сообщил об этом родителям. Они, в свою очередь, хоть уже были от меня далеко не в таком восторге, как раньше, все же приняли эту новость благосклонно и понесли ее дальше по сарафанному радио. Так что, когда наступил день отъезда, я почувствовал явное облегчение. Хотя прежней радости от переезда в столицу я больше не испытывал. Москва перестала быть для меня символом новой жизни, теперь я просто перевозил свою старую жизнь на новое место.
25
Сходя с поезда сонный и в дурном настроении, я чуть не взвизгнул от нежданной радости: на перроне, играя улыбкой Моны Лизы, стоял Михаил.
За этот месяц он позвонил всего один раз, буквально за пару дней до моего возвращения. Поинтересовался временем приезда и спросил, надо ли меня встречать. Однако я вежливо отказался, пояснив, что лучше возьму такси, чем буду дергать его в такую рань. И сейчас мне было очень приятно, что он меня не послушал. Пока меня не было, Миша успел сбрить усы и бороду, тем самым изрядно покалечив в себе средневекового рыцаря. Но после минуты колебаний я признал, что так ему, пожалуй, даже лучше.
В институтском общежитии мне, наконец, дали добро на заселение, поэтому я сразу попросил Мишу отвезти меня туда. Ехал я, терзаясь опасениями, что мне придется жить в комнате с тремя и более соседями. Но мне неожиданно подфартило, и за весьма скромное подношение мне удалось договориться о двухместной комнате, в которой до поры – до времени я мог проживать один.
Это была малюсенькая комнатка на верхнем этаже, с крошечной, но зато собственной ванной и выходом на общий балкон. Только теперь, осмотрев свои новые владения и разложив вещи по полкам и ящикам, я впервые по-настоящему почувствовал, что предоставлен самому себе. Это меня взволновало и одновременно обрадовало.
Вскоре в институте начались занятия, и я закружился в вихре новых знакомств и впечатлений. Коллектив, от которого я всю жизнь спасался, вновь меня настиг, но на этот раз мне не хотелось бежать от него. Повторялась история годичной давности, когда при помощи Андрея я так же жадно припадал к источникам общения, вместо учебы тратя время на ненужных, чуждых, а порой даже враждебных мне людей. Тогда это не дало мне ничего, кроме провала экзаменов и нового этапа изоляции, когда эти чужаки вконец мне надоели. И вот теперь я снова хотел попробовать…
