Стыки даже тех плит, что состыкованы терпимо, замазаны с той
же оскорбительной небрежностью, что позволительно только в отношении крайней
бедноты, всяких там безропотных учителишек, инженеришек, врачишек. Вся стена
дома расчерчена этими грязными прямыми полосами на квадратики, будто те гиганты
собирались поиграть в крестики-нолики, но сами же побрезговали, а расчерченная
стена так и осталась.
Крылов заботливо поддерживал Яну под локоть: на повороте ямы
в асфальте такие, что автомобили даже не рискуют проезжать, просто проломили
оградку и прут по газону, теперь там такая наезженная колея, словно прошли
танки.
Его подъезд третий, с какой стороны дома ни зайди, всегда
мимо раздолбанных лавочек, где якобы старушки перемывают кости проходящим мимо…
Как же! Это было при гребаной Советской власти. А теперь, когда освободились от
ее засилья, на лавочках и под лавочками спят пьяные бомжи, на детской площадке
среди разбитых в щепки качелей группа подростков гогочет и допивает последнюю
бутылку портвейна, лапают и ставят в позу пьющей оленихи пьяную девку, но это
еще ничего, вон рядом трахаются двое мальчишек, а третий тычет в вену шприцем,
нимало не смущаясь, что из окон могут смотреть не только жильцы дома, но и
родители…
Из второго подъезда вывалились четверо подростков. Сердце
Крылова стиснулось. Ему в следующий, нельзя не пройти мимо, вот если бы чуть
быстрее собирал продукты в пакет, не театральничал перед Яной, то успели бы
миновать и даже вошли в его подъезд…
— Во! — сказал один довольно. — Гляди, это
тот хмырь, что с нами знаться не желает!
Крылов дернулся было, чтобы ускорить шаг и успеть пройти
мимо, но ощутил, что чувство гуманитария подводит, те на прямую дорожку,
ведущую вдоль всего дома, успевают раньше.
Он не знал этих соседей, да и не хотел знать, вчера это еще
примерные или полупримерные школьники с ранцами за спиной, а сегодня вдруг так
вытянувшиеся во взрослых дядей: ум тот же, зато с радостным удивлением
обнаружили, что могут дать сдачи даже отцу, пытающемуся ремнем заставить учить
уроки…
Они все четверо высыпали на дорогу, перегородили, дабы
очкарик не ушел. Сердце бухало в груди так сильно, что кровь мощными толчками
ударялась в барабанные перепонки. Крылову показалось, что он глохнет на
какие-то доли секунды.
Он переложил оба тяжелых пакета с продуктами в одну руку,
пальцы подхватили увесистый булыжник. Он крепко сжал, пошел к тому, что
выглядит старшим. Кровь вздувала мышцы, он внезапно ощутил, насколько он крепок
телом, а эти все четверо — бледные хиляки, которых можно и надо бить,
топтать, размазывать по асфальту.
Вожак забеспокоился:
— Ты че, припадочный?
— Нам жизнь недорога, — процедил Крылов с
чувством, на этот раз страх даже не успел появиться, он знал, что бросится сам,
первым, будет рвать, бить, кусать, ломать кости, наносить вред… пока в нем
самом останется хоть капля жизни. — А мразь мы бьем везде, где встречаем!
Один из подростков сказал пугливо:
— Володя… да ну их! Это из этих… как их…
— Скифы мы, — сказал Крылов свирепо. — А ты,
мразь, сейчас рухнешь в пыль, а я напьюсь твоей крови…
Он замахнулся, вожак пугливо отступил, на то и вожак, чтобы
сразу оценивать противника и принимать единственно верное решение. Под ноги
попалась пустая банка из-под пепси, вожак грохнулся на спину, нелепо
перекатился на бок и, вскочив, помчался вдоль бесконечного, как кризис, дома.
Пристыженные соратники, кто бегом, а кто еще пытается сохранять лицо, отступили
шагом.
Крылов отшвырнул камень, на ладонь прилипли частички
асфальтовой смолы, Яна без пугливости ухватила его за локоть:
— Ты был великолепен!
— Был? — удивился Крылов. — Я великолепен
всегда.
— Уже не сомневаюсь, — заявила она. — В
настоящем мужчине всегда отыскивается нечто пещерное… Как ты схватил камень!
Это надо было видеть. Правда. Жаль, ты не видел своего лица…
— Скифы мы, — повторил он. Странное чувство силы
не оставляло его, словно, назвавшись скифом, тут же получил через биополе, как
бы сказали чокнуто-рерихнутые, от древних скифов ярость и бездумную жажду
кровавой схватки. — Скифы мы… с жадными очами…
Глава 20
Ступеньки подъезда развалились, два года уже никто даже не
пытается жаловаться в ЖЭК, старики вовсе дожидаются, когда их кто-то сведет на
безопасный асфальт, дверь испещрена похабными надписями.
Крылов вошел в подъезд первым — в постсоветское время
правила этикета другие, подозрительно огляделся, давая глазам привыкнуть к полутьме.
Яна вошла, толкнув его теплым боком. Голос ее прощебетал безмятежно:
— Ты полагаешь… что это у вас серьезно?
— Что?
— Ну, эта… скифскость.
Он повел ее по ступенькам вверх — лифт останавливается
между первым и вторым, заговорил, сам удивляясь тому, что его не трясет, как
после такой стычки трясло бы еще полдня, а то и завтра боялся бы выйти из
подъезда:
— Яна, в мире постоянно борются две силы. Только две!
Не те детские, о которых всякий думает в первую очередь: Зло и Добро, Тьма и
Свет, Закон и Хаос… Первая сила — хочу просто жить, а вторая — нет,
надо строить некое совершенное общество. Один цикл постоянно сменяет другой:
устав строить, человечек плюет на недостроенный фундамент, ложится на песок,
подставляя брюхо солнышку, и говорит: как много я терял, пока строил! Солнышко,
птички, бабочки, а я не замечал…
— Он прав, — заметила Яна. — Тебе не тяжело?
Давай помогу.
У нее было чистое лицо и честные глаза провинциалки, что с
готовностью придет любому на помощь. Даже мужчине, ибо там, у себя в Кунгуре, она,
возможно, таскала тяжести и даже неизбалованно махала киркой на дороге.
— Такая ноша не тянет, — ответил он небрежно.
Она усмехнулась хитро:
— Даже удивительно, что ты не стал брать ни вина, ни
водки!
— Гм, — пробормотал он, — а… да не стоит,
думаю.
Смолчал, что у него на кухне стоит пара бутылок шампанского,
очень даже неплохого, а запас пива он пополняет, едва в ящике остается меньше
пяти бутылок.
Они встали перед лифтом, красный огонек показывал, что
занят, хотя через решетку были видны неподвижные шланги, тросы, провисшие, как
качели, силовые кабели.
— Но вот, належавшись и наимевшись, — продолжал
Крылов, — человечек чувствует в душе смутные позывы что-то строить
высокое, чистое, совершенное, чтобы стать лучше, чем он есть сейчас… И —
начинается все снова.
— Почему снова?
— Снова, — поправился Крылов, — да не на том
же месте. Всякий раз фундамент достраивается, поднимаются стены… Если стены и
ломают, то чертежи остаются. И опыт остается, до какого места строить можно, а
откуда уже пошло черт-те что…. Черт, грузят что-то в лифт, что ли?
