Яна слушала с интересом. Спросила:
— Значит, вы стараетесь оседлать это самое высокое? Что
глубоко-глубоко внутри?
— Да, — пробормотал Крылов, — что-то в этом
роде.
— Оседлать святые чувства, — сказала Яна с
удовольствием, — и заставить их работать на свою животную программу! Да вы
просто редкие сволочи!
Но говорила весело, глаза блестели. Крылов не врубился,
шутит она или всерьез, но сейчас главное, что не простилась перед закрытой
дверью лифта, не сослалась на срочную необходимость быть в другом месте.
— Самые великие дела, — ответил Крылов, —
делаются как раз на эксплуатации великих чувств.
— Мерзавцы, — сказала она с чувством. —
Редкостные мерзавцы! Да вы настоящие политики!
За решеткой вздрогнуло, хрюкнуло. В глубокой норе
зашевелилось, задвигалось, пошли толстые кишки шлангов, кабелей, проводов,
Крылов с облегчением перевел дух.
В тесной кабинке, все еще держа в одной руке оттягивающие
пальцы пакеты с провизией, он чувствовал, как все замкнутое пространство
заполняется ароматом здоровой созревшей самки. Едва не застонал, лифт ползет со
скоростью поднимающихся гор, а в крови уже не зуд, а жар, пламя, расплавленный
металл…
Двери распахнулись, он задержал дыхание. Жена Мони немного
убрала, но вся лестничная площадка пропиталась запахом экскрементов, мочи и
блевотины.
Крылов метнулся к двери и сунул ключ в скважину. Несмотря на
предупреждение милиции, что нельзя доставать ключи еще в лифте, мало ли кого
встретишь на площадке, он пренебрегал этой опасностью, ибо что опасность, если
на площадке порезвились дети Мони: уже никакой грабитель сюда не поднимется!
Яна царственно переступила порог. В это время за спиной
Крылова щелкнуло, он видел затылком, как начала открываться дверь соседа. Ноги
сами поспешно внесли в прихожую, он потянул за собой ручку. В висках с
облегчением стучала мысль: успел! Успел… Без разговоров за жизнь с Моней или
его женой, на что почему-то так падки все дебилы…
Яна сразу зашла в туалет, потом, как знал по ритуалу Крылов,
будет ванная, сам он торопливо переложил продукты из пакетов в холодильник,
кое-что сразу поставил на огонь, на всякий случай задернул полупрозрачные шторы
на окнах. В последнее время в доме напротив что-то поблескивает, какой-то
маньяк все еще подсматривает за жильцами в бинокль, хотя этих голых баб полно
даже на улице…
Окна дома напротив, да и других домов, что-то смутно
напоминали, он сперва не мог врубиться, но, когда подсознательно двинул
указательным пальцем правой руки, нажимая кнопку «мыши», понял и засмеялся.
Много сидит за компьютером, много.
Пока Яна плескалась в ванной, на цыпочках сбегал в комнату
деда. Тот спит на диванчике, с постели вставать труднее, дед даже на ночь
старается теперь устраиваться на диване. Газеты рядом, пультик от ящика тоже,
лекарства на столике, только руку протянуть…
Так же неслышно вернулся на кухню. В ванной все еще
плескалось, донесся ее счастливый смех. Провинциалка все еще открывает новинки
и причуды сантехники, навороты сверхсовременного дизайна.
На короткий миг увидел себя со стороны: взволнованного, с
вытаращенными глазами, гормоны выплескиваются из ушей, красный, потный,
чуть-чуть стало стыдно, но руки продолжали расставлять бокалы, а в черепе
засела горько-мудрая мысль: жизнь все же сложнее, все не предусмотреть и
Соломону, иначе бы, потеряв голову, не женился на козлоногой, не бахвалился бы
пьяным перед Китоврасом, после чего в бомжи на долгие года…
Яна вышла с капельками воды на лице, волосы влажные. Крылов
с облегчением увидел, что она только посвежела, хотя обычно на женщин после
ванны смотреть, понятное дело, страшился. Но Яна… даже татуаж она сделала разве
что из-за моды, ее губы и так безукоризненно очерчены, а глаза…
Крылов сглотнул слюну. Яна выглядела настолько прекрасной и
одухотворенной, что горячая кровь из гениталий внезапно мощно устремилась в
сердце, там защемило, захотелось упасть на колени и совершить что-нибудь
идиотское: к примеру, читать стихи, петь, взывать и говорить только возвышенно
и… еще возвышеннее.
— Ого, — сказала она, — какой ты быстрый!..
Уж думала, что ты будешь жрякать меня, а ты вон какой обжора!
Она подошла, взглянула ему в лицо. Крылов неотрывно смотрел
в ее смеющиеся глаза. Ее пальцы тем временем ловко отыскали «молнию» на его
джинсах. Он услышал знакомый звук, когда она потянула за язычок, все это время
смотрела ему в глаза, дразнясь, и Крылов ощутил, что весь его разум, отточенный
интеллект — все это лишь тонкая пленка на вскипевшем молоке глубинных
инстинктов.
Если с другими женщинами он знал, что они женщины, которых
он пользует и которые, в свою очередь, имеют его, что их, женщин, вообще-то
много, как и для них свет полон крыловых, то сейчас словно бы включилось
Сверхзнание, открылись бездны и тайны, а его взяла и повела рука более мощная,
чем разум, которому всего-то не больше миллиона лет.
Эта могучая сила заявила мощно, что вот наконец-то перед ним
тот сосуд, та почва, к которой он стремился всю жизнь, к которой полз, ради
которой жил. Здесь его семя даст наилучший плод, здесь разрастется нечто
небывалое, и сейчас он совершает абсолютно то, для чего его предназначила
эволюция, для чего рукой Бога была создана первая клетка, что прошла по длинной
цепи эволюции, отбрасывая всяких там динозавров, и вот сейчас он, Крылов, венец
эволюции, свершает то, ради чего все это замысливалось Творцом: отыскал самое
лучшее на свете лоно, куда внедряет свое семя… нет, даже не свое, он сам лишь
инструмент в руке Бога…
Очнулся он только с последним вскриком-выдохом, настолько
мощным, словно отлетала душа… не из умирающего от старости тела, а душа
подвижника, силой духа швыряющая ее Творцу к звездам.
Да, он все еще на кухне, сидит, обессилев. Брюки
полуспущены: он сам, поживя в неблагополучном районе, называл их штанами. Яна
поднялась с колен, все такая же чистая и свеженькая, даже капли воды после
купания не успели высохнуть на лбу, глаза смеющиеся.
— Ну вот, — сказала она деловито, — теперь ты
можешь говорить… не таким хриплым голосом.
— Ох, Яна!.. Но почему…
— А гормоны на мозги не давят, — сообщила
она. — Я в каком-то журнале читала.
— Да я не о том…
Инстинкты не то чтобы на какое-то время стихли, вот прямо
сейчас потребуют повторной вязки, им нужны гарантии, организм беспокоится,
бросает все резервы, но мозг, что все это время был в бессознательном, копил
мощь, сейчас забарахтался, наскоро сформулировал мысль, что-де неэстетично вот
так, он же хоть всего на шажок от обезьяны, но все же на шажок отодвинулся,
надо было хоть штаны… тьфу, брюки снять, заодно и рубашку, жара, потный…
Яна с ленцой наблюдала, что в этом самце произошла смена
хозяев, движения стали рассчитанными, а рык, рев, хрипы переросли в
членораздельную речь, все еще со следами прежних хрипов и рыков:
