— Ну и?..
— Наконец я прижал его прямо под телекамерами. Свет,
юпитеры, микрофоны к носу! Деваться некуда, ты бы видел, как он провозгласил
патетически: что если даже ему придется кормить сто стариков, то лучше
останется без штанов и будет голодать, но отдаст последний кусок хлеба,
последний ватт электричества, сам согреет их любовью…
Настало угрюмое молчание. Гаврилов завозился, вполголоса
выругался. Откин буркнул:
— Красиво сказал. Я тоже подпишусь. И все… тоже. Как
люди. Как люди сердца. Я не хочу ни у кого отнимать кусок хлеба, я хочу
спрятать голову в песок, как страус. Я не хочу, чтобы у меня вообще был выбор:
кому отдать этот единственный кусок хлеба — моему любимому деду или моему
малолетнему сыну. Пусть кто-нибудь сделает этот страшный выбор, а я затем на
уже полной продуктов кухне побурчу, что это было сделано негуманно, грубо, что
я родился слишком рано… или слишком поздно, что моя возвышенная душа против
таких жестокостей и суровостей бытия… Что, собственно, и есть горькая правда.
Как ни смешно.
— Какой смех? — спросил тихо Раб Божий. — Мы
все — люди других эпох. Недаром же не уживаемся в этой нелепой… Но что
делать? Гаврилов прав, перед обществом очень серьезная проблема. Если с
дебилами нас как-то да поймут, хоть обвинения в жестокости будут нас
преследовать и в могилах, то со стариками так не пройдет. Мы их любим! Это наши
родные, любимые. Если мы по молодости и ругались с ними, спорили, враждовали,
уходили из их квартир, старались жить отдельно, чтобы вообще их не видеть, то
со временем все больше убеждаемся в их правоте, их мудрости, их непрерываемой
любви к нам, дерзким и неблагодарным… Ты знаешь, Костя, я все понимаю умом, я
знаю четко, что угрожающий рост пенсионеров — гибель всей цивилизации, но
если меня поставят перед выбором: моя бабушка или я… я лучше сам приму яд или
кинусь с крыши!
Молчание было тяжелое, горькое. Наконец Откин спросил как бы
нехотя:
— А если выбор: твоя бабушка или твоя дочка?
Раб Божий опустил голову:
— Все равно лучше умру я.
Черный Принц заметил:
— И оставишь умирать голодной смертью и бабушку, и
малолетнюю дочь. Да, это очень интеллигентно и возвышенно. Одухотворенно даже.
Красиво. Но если мы — скифы, если рвем со старой моралью, то нам плевать,
как мы выглядим со стороны. Все равно эти придурки… интеллигенты они или
дебилы, через какое-то время будут выглядеть и говорить как мы, скифы.
Откин усмехнулся ядовито:
— Дебилы… не будут.
— А интеллигенты?
Глава 3
Откин ответил не сразу, Крылов уловил, что тот
прислушивается к звукам из соседней комнаты. Да и сам он, если честно, слушал
корчмовцев-скифов только наполовину, воображение усердно расшифровывало
приглушенные звуки и рисовало самые удивительные картинки.
Похоже, он был не один такой: Раб Божий завозился смущенно,
буркнул:
— А что?.. Надо мозги прочистить… э-э… освободить. А то
всякая дурь лезет.
Он торопливо исчез. Через распахнутую настежь дверь донесся
приглушенный смешок Ольги, сытый и довольный. Впрочем, Раб Божий за собой дверь
деликатно прикрыл.
Крылов неспешно вытер рот тыльной стороной ладони, заговорил
мягким вкрадчивым голосом:
— Русскую интеллигенцию… в ее нынешнем виде нужно
уничтожить как класс еще и потому, что это единственная сила в России, которая
никогда и ни при каких обстоятельствах не признавала свою вину, никогда не
брала на себя ответственность за те или иные… нехорошие акты, теракты или
законы. Русская интеллигенция себя правой считает всегда. Априори. А если и
винит вроде бы, то еще больше расхваливая: вот, дескать, наша интеллигентность
не позволила нам остановить вовремя наступление большевизма, наше хорошее
воспитание не могло противостоять режиму Сталина, и наша терпимость к чужим
мнениям позволила в нашей среде жить и действовать всяким там Лысенко, Берии,
Шолохову, Маяковскому… То есть мы правы всегда, во всем. Режим не прав всегда,
но мы помогать ему не будем исправлять положение в стране и в мире, а только
будем поливать грязью, ибо так мы косвенно хвалим и нахваливаем себя… Понятно,
что такая интеллигенция абсолютно идентична дебилам. Те передают свой дебилизм
через половые акты, через наследственность, а русская интеллигенция —
через тусовки. И то и другое — заразно. И то и другое подлежит санации.
Гаврилов кашлянул, напомнил:
— Я понимаю, мы все подсознательно стараемся уклониться
от неприятной темы. Это тоже черта чисто русской интеллигенции… Пусть решит
кто-то другой! Что все-таки будем делать со стариками? Мы их любим, это наши
старики. Мы сами в конце концов станем стариками. Так что даже из простого
животного эгоизма мы должны оберегать наших стариков, чтобы потом оберегали
нас. К тому же понимаем, что только неблагополучные цивилизации сбрасывали
своих стариков со скал, как это делали лица кавказской национальности,
оставляли замерзать в лесу, как делали славяне, топили, как делали почти все
прибрежные народы… У скифов не было ни скал, ни морей, потому они просто рубили
своим старикам головы. Это в нашем обществе не пройдет… Точнее, это начнется,
когда все рухнет, когда население озвереет и будет драться за последний кусок
хлеба, когда будут умирать от голода не только старики, но и дети, женщины и
все те, кто не смог озвереть. Но что делать сейчас?
Крылов пожал плечами:
— Не вяжется с современными моральными установками? Тем
хуже для этих установок. Просто объявим их устаревшими. Все видят, что в самом
деле устарели, все смутно недовольны, но как выбраться из тупика
псевдогуманизма, не знают. Мы, скифы, дадим новые установки! Новые и в то же
время освященные, так сказать, веками и даже тысячелетиями нашей великой
истории скифского народа. Великого скифского народа!
Откин спросил настороженно:
— Какие моральные установки?.. Ты знаешь, с этим надо
осторожно.
— Они освящены веками, — ответил Крылов,
усмехнувшись. — Это со скифского времени пришли моральные установки,
запечатленные в поговорках и пословицах: женских могил нет в поле, мужчина в
постели не умирает… и так далее, у одного Даля можешь нарыть десятки. Еще не
понял? Надо воспеть героический уход из жизни. Надо славить тех, кто сумел уйти
из жизни добровольно, выполнив свое предначертание и ощутив приближение немощи.
Создать моду на красивую смерть в старости!
— Но это противоречит христианским…
Гаврилов оборвал себя на полуслове. Владимир-2 сказал
задумчиво:
— А что? Крылов прав. У нас будет своя религия. Та,
прежняя, но чуточку адаптированная к современности… А что? Разве христианство
не адаптировалось? Ведь по христианству все науки — богомерзкие, женщины
должны ходить только в платках… Скифы поклонялись Мечу, то была героическая
религия. Жить нужно было сурово и красиво, умирать тоже красиво, а не на
больничной койке, когда ходишь под себя, а санитарки тебя тайком проклинают и
ждут не дождутся, когда же издохнешь…
