Надолго он очнулся уже от резкого запаха. Вокруг мелькали
люди в белом, пахло больницей. Его кололи, на лице была кислородная маска.
Когда он попробовал двинуть головой, маску тут же сняли. В поле зрения
появилось равнодушное лицо немолодого мужчины, а с другой стороны послышался
взволнованный голос:
— Доктор, что с ним?
— Жить будет, — ответил человек в белом.
— …но недолго?
Врач кивнул в сторону Крылова:
— Кончайте острить. Он уже слышит.
— Да он меня всегда наоборот понимает, — снова
голос, Крылов наконец узнал Откина. — Он здоровый, доктор! Хоть и в очках,
но почти как человек…
Крылов скосил глаза, но ничего не увидел из-за
расплывающихся пушистых гор, похожих на женские груди. Вообще он смотрел как в
узкую танковую щель. Не сразу сообразил, что взор закрывают вздувшиеся от
побоев щеки.
— Здорово… меня? — прохрипел он.
Послышались радостные голоса. Появилась медсестра, в ее
руках широкое зеркало. Крылову почудилось, что поднесла ему с некоторым
злорадством, словно показывала красивой сопернице.
И все же он ужаснулся. Лицо стало безобразной вздутой
маской, разукрашенной во все цвета радуги. Губы черные, вздутые на половину
лица, разбитые, рассеченные скулы, багровые кровоподтеки на щеках, висках,
желтые пятна на подбородке, и везде наклейки, свеженаложенные швы…
Сзади, куда он не мог повернуть голову, послышался
успокаивающий голос Тора:
— Это еще что! Ты бы посмотрел на себя под одеялом!
— Здорово… — просипел Крылов.
Голос оборвался. Тор сказал бодренько:
— Нет, к бабам ходить будешь. Правда, в качестве
консультанта… Нет-нет, шучу! Я говорю о ребрах, три сломаны, одно проткнуло
легкое… Тебя всего отделали. Милиция говорит, что нападавшие не старались тебя
искалечить где-то намеренно. Просто били. Ты спи, во сне быстрее все заживает.
Как на дворовой собаке!
Глава 7
Участковый посетил его в палате. Поинтересовался, не
занимается ли Крылов бизнесом, не задолжал ли кому, не связан ли с
наркоторговцами, не родственник ли Крылову, который сейчас в бегах по делу
липовой фирмы «Легкие услуги»…
Крылов отвечал сперва охотно, вдруг да это поможет опознать
и отыскать мерзавцев. У всякого интеллигента, вовсю разносящего милицию на
своей уютной кухне, в глубине трусливой души остается надежда, что
милиция — единственный защитник от произвола и что она все же сумет
защитить хотя бы от хулиганья. Ведь мафии, скупившей милицию на корню, не нужны
эти мелкие хулиганы и мелкие бандитики…
Потом вопросы утомили, быстро озверел, стал огрызаться.
Милиционер прекратил опрос, спросил с укором:
— Вы чего зверем кидаетесь? Я же ваши мысли не читаю.
— И слава богу, — буркнул Крылов.
— Вот и отвечайте, — закончил участковый. — Я
все версии проверяю. Я должен исключить, к примеру, нападение из-за неверно
разделенной добычи?
— А теперь исключили? — спросил Крылов
саркастически.
— Исключил.
— И что осталось?
— Да так…
— Но что же?
— Основная причина, — вздохнул участковый. —
Но, боюсь, она самая главная. Даже единственная. Но, увы, достаточно серьезная.
Сердце Крылова сжалось. Неужто первые реакции на скифизацию?
— Ка… кая?
— Очкарик, — ответил милиционер очень серьезно. Он
бросил взгляд на могучие залысины пострадавшего, поинтересовался: — А
когда похолодает, вы, наверное, даже шляпу носите?
Крылов перевел дух. Да, в России этот повод посерьезнее для
тычка в зубы, чем умные теории о превосходстве одной нации над другой или смене
правительства.
Итак, милиция предположила, что четверо здоровенных
лоботрясов просто решили поразмяться, а нет слаще корма для кулаков, чем
беспомощный очкарик. Иногда в таких случаях, войдя в раж, вообще забивают до
смерти. Ему еще повезло.
Бред, подумал он хмуро. Похоже, но что-то не так. Слишком уж
не похожи эти четверо на подгулявших лоботрясов. И били без злобы, словно
выполняли привычную работу. Подгулявшие могли бы в самом деле забить, к тому же
подгулявшие больше бы вопили, суетились, толкались, ударов было бы намного
больше, но ушибов меньше. А эти превратили его в мешок, наполненный
раздробленными костями. Во всяком случае, он чувствует себя именно так.
Однако то ли молодость, то ли звериная жажда жизни, но
сломанные ребра и три сломанных пальца срастались быстро, без осложнений, без
сепсиса. Черные кровоподтеки превращались в безобразные желтые пятна, опухоль
спадала, взамен четче выступали свежие шрамы. Медсестра почти каждый день
снимала швы, уверяла, что эти грубые безобразные шрамы, вздутые как лиловые
валы, за пару недель рассосутся.
Крылов кивал, но, когда смотрел в зеркало, жалел, что
рассосутся все. Уже присмотрел пару, которые пусть лучше остались бы. Вид как у
бурша, красивый и загадочный шрам чуть ниже скулы, с ним его вообще-то
заурядное лицо приобретает черты значительности…
В больнице он пролежал трое суток. Врачи настаивали, чтобы
пробыл дней десять, если не пару недель, но Крылов, как доброволец на фронт,
рвался из госпиталя домой за комп.
Да и будут неприятности с работой: если там станет известно,
то шеф может потребовать, чтобы он каждый день являлся на службу от и до.
Словно это уберегло бы!
В больницу за ним заехал Замполит. С ним явились Ласьков и
Бабай-ага, все трое помогли одеться, Крылов не хотел появляться дома в халате.
Он чувствовал, что в состоянии идти сам, но друзья почти что отнесли на руках,
усадили на заднее сиденье, даже укрыли, как паралитику, ноги старым пледом,
больше похожим на вытертую половую тряпку из погребального кургана скифов.
— От моего Рекса остался, — объяснил Замполит
скорбно. — Он так его любил… Когда стал старым, помню, даже ходил под себя
только на этом пледе…
Крылов не дрогнул лицом, он не кошатник, у него самого
совсем недавно умер пес от старости, проглотил таблетку анальгина, но плед
брезгливо отодвинул.
— Поехали. Мог бы и вчера!
— Вчера было нельзя, — ответил Замполит.
Машина с преувеличенной осторожностью развернулась.
— Можно, — возразил Крылов. — Никаких
процедур больше не было. Только температуру три раза в день измеряли, но это я
и дома умею…
— Да при чем ты, — удивился Замполит. — Я
брызговики вчера менял.
Дверь по звонку открыла Лилия. А дед, явно услышав звонок в
прихожей, тоже поднялся, вышел. Когда Крылова перенесли через порог, дед
прошаркал навстречу, молча обнял.
