— Дед, — сказал Крылов, скрывая неловкость. —
Вот теперь можешь мной гордиться. Морда побита, ребра сломаны!.. Даже очки,
сволочи, разбили.
Дед осторожно похлопал по спине.
— Ты крепок, — ободрил он. — Моя кость! Иди
ложись, теперь я за тобой поухаживаю…
Замполит рассмеялся, Лилия властно увела деда в его комнату
и едва не приковала к постели наручниками. Минут пять звонила, переносила свои
дела, сбегала вниз, через десять минут привела, к великому изумлению Крылова…
Яну!
— Вот, — сказала она, запыхавшись, — добрая
самаритянка, она посмотрит за вами двумя. Что глаза таращишь? Мир тесен,
кое-что о тебе слышали. Черт, почему у вас так часто лифт не работает? Хотя бы
не десятый этаж… Все, я пошла, у меня машина припаркована под «кирпичом».
Яна с улыбкой поглядела ей вслед:
— Как будто она хоть раз в жизни платила штрафы! Любому
гаишнику только улыбнется, тот сам готов отдать ей и жезл, и кобуру, и
патрульную машину… Костя, мне Лиля наговорила столько всяких страстей, а ты
выглядишь просто молодцом!
Из комнаты послышалось шарканье. Снова появился дед.
Мохнатые брови сдвинулись, несколько мгновений придирчиво изучал гостью. Яна
стояла скромненькая и пышущая здоровьем, как доярка, прожившая на свежем
воздухе и парном молоке. На ней была маечка до самого горла, прежняя
микроюбочка, но выглядела Яна скорее как здоровая спортсменка, не стесняющаяся
своего здорового сильного тела, чем развратная… э-э… бикса.
— Моя порода, — ответил дед с суровой
гордостью. — Другой бы вовсе коньки откинул. А Костя на второй день
уже дома. Или на третий? Проходи… как тебя зовут, говоришь?.. Да ладно, все
равно забуду…
Костя взял Яну и увел на кухню. Дед потащился обратно в свою
комнату.
Яна сказала шепотом:
— А он у тебя еще ничего!.. Здоровый дед.
— Сдает быстро, — ответил Крылов нехотя. —
Еще год назад он пробежки делал. Хоть трусцой, но все-таки… А теперь едва по
квартире ходит. Полгода тому еще в булочную ходил, но однажды мне пришлось его
даже разыскивать. Нет, не заблудился, но дважды отдыхал по дороге, устал так,
что в самом деле мог забыть, куда идет. Я вспомнил, что лифт здесь ломается
часто, а если дед пойдет пешком, то умрет на ступеньках второго этажа…
Она покосилась на закрытую дверь:
— Он хороший. Мне хочется ему понравиться! Как думаешь,
он еще может?.. У многих мужчин климакс не наступает вовсе, а просто все
постепенно затухает до самой смерти. Я могла бы попробовать, ему может
понравиться…
Крылов подумал, покачал головой:
— Не знаю, он после смерти бабушки на других женщин
даже не смотрел.
— Рискнуть?
— Не надо, — сказал Крылов. — Он из другого
века. Тогда были другие моральные нормы, а современные он не принял. Для него и
то, что ты со мной и Алексеем, — уже аморалка.
Яна быстро и умело навела порядок на кухне. Крылову
показалось, что она всего лишь по-своему переставила посуду: за время его лежки
в больнице здесь готовила обеды и кормила деда Лилия, но все равно сладко и
счастливо, что она возится на кухне, напевает, чистая и солнечная, пытается
кормить чуть ли не из ложечки.
Яна исчезла, деловито приведя его гормональный тонус в
норму. Крылов убедился, что остался жив после такого взрыва, выполз на кухню.
Дед сидел в своем любимом кресле с листками бумаги в руках. На внука покосился,
но смолчал, хотя явно слышал все, что происходило в соседней комнате.
Крылов сказал, скрывая неловкость:
— Дед, ты опять читаешь этот… манифест?
Дед поднял глаза, веки красные, воспаленные, в уголке слеза.
Аккуратно убрал суставом указательного пальца, лист бумаги вздрагивает в такт
ударов сердца. Крылов задержал дыхание. Взгляд деда, обычно как будто слегка
виноватый, сейчас тверд, даже слегка насмешлив. Дряблые складки у рта не то
чтобы разгладились, а словно бы окаменели, стали жестче.
— Читаю, — подтвердил дед. — Молодцы. Хорошо
сказали. Сама по себе жизнь в самом деле ничего не значит! Цена зависит от
употребления. И еще вот это: молодые могут умереть, старые — должны.
Крылов воскликнул в ужасе:
— Дед!.. Это пока что теория. Глупая, неверная,
мальчишечья!.. Ты же сам понимаешь, что такое могло быть только в самых
примитивных обществах. Еще до перехода к рабовладельческому строю… Черт, что я
несу! Дед, это все игра, понимаешь? Наша игра, эрпэгэшная игра. Мы придумали
себе мир, разобрали роли, теперь в нем разыгрываем такой вот спектакль…
Разволновался так, что заныло в груди, а в области ребер
больно кольнуло, словно сломанные концы выскользнули из тугой повязки. Дед
рассматривал его с любовью и ласковой насмешкой. Поднял руку, Крылов нагнулся,
кончики слабых пальцев легонько коснулись его все еще распухшего и в черных
кровоподтеках лица.
— Ваш спектакль кто-то принимает всерьез, —
заметил он.
— Дед, — сказал Крылов торопливо, — это
просто хулиганье!.. Меня избили потому, что я очкарик. Или просто так. Ты что,
не смотришь телевизор? Каждый день на улицах забивают насмерть прохожих просто
так, для забавы. Вот так и меня… При чем тут скифы?
Дед крякнул недовольно. Потемнел лицом, Крылов понял, что
дед почти поверил, это неприятно, гораздо лучше думать, что внук что-то значит,
на него начинают устраивать покушения… нет, еще не покушения, но уже
предупреждают, что в другой раз, если не угомонится, могут убить вовсе.
Но дед не был бы человеком, если бы позволил рациональной
мысли взять верх. Снова крякнул, уже веселее, провозгласил:
— Костя, там где-то уже просчитали!.. Сценарии написали,
то да се… Высчитали, что ты станешь не то Наполеоном, не то Чингисханом, а твои
скифы сметут их Европу на фиг. Вот и пытаются тебя остановить пораньше. Тебе
надо охрану, вот что я тебе скажу. А почему нет? Вон у тебя один Тор чего
стоит? А Внимательный, есть у вас такой на сайте, так и вовсе любым
оружием владеет!
— Все-то ты знаешь, дед, — сказал Крылов.
— Знаю, — ответил дед гордо.
— И помнишь, — добавил Крылов тоже с гордостью.
Он надеялся, что дед уже забыл про опасную идею умерщвления
стариков, все-таки склероз должен давать о себе знать, однако дед снова
потянулся к отпечатанным листам, взял, перевернул, отодвинул на расстояние
вытянутой руки:
— Все верно, наша жизнь не страдание и не наслаждение,
как говорят длинноволосые… или теперь уже стриженые поэты, а дело, которое мы
обязаны делать! И честно довести его до конца. По-настоящему мудрый человек
живет лишь до тех пор, пока его жизнь имеет большую цену, чем его же смерть.
Крылов сказал нервно:
— Дед! Это все… крайности. Любой подвиг —
крайность. А жизнь наша не состоит из подвигов. Те, кто старался всю жизнь
превратить в подвиг… например, коммунисты!.. надорвались очень быстро. А
простенькие люди, которых везде большинство, так и вовсе не пошли за такими
неистовыми.
