– Слабость, – повторила она.
Я заподозрила, что ее слабит после первого же глотка драконьего чая, и подумала, что надо поскорее уносить ноги из этого музея.
– Драконы – они все такие разные, – мечтательно сказал коллекционер.
– Винторогие, перепончатокрылые, мечехвостые, – я вспомнила юмористическую классификацию драконов, данную Пристли в романе «Тридцать первое июня».
Драконолюб Суржиков посмотрел на меня с уважением.
– А что у вас? – деликатно кашлянув, спросил он. – Можно мне взглянуть на вашего змеевидного дракона?
– Вот, – Ирка, отличающаяся в последние полчаса удивительной немногословностью, вытащила из-под себя пухлый целлофановый пакет и шмякнула его на мозаичный столик.
Перехватив инициативу, я размотала скотч и потянула из кулька длинномерного Мурдава.
– Это… Э… О! – выдавил из себя Суржиков, явно не ожидавший увидеть ничего подобного.
– Авторская работа, – подтвердила я.
– Чья же? – спросил Суржиков, осторожно трогая раздвоенный двужильный кабель, заменяющий нашему Мурдаву язык.
– Моя, – с вызовом сказала Ирка.
– Ирина Иннокентьевна Максимова, – запоздало представила я подругу коллекционеру. – Очень известный и популярный автор.
В этот момент у Ирки зазвонил мобильник. Явно обрадовавшись возможности сменить собеседника, подруга выдернула трубку из кармана, поднесла ее к уху и на одном дыхании протарахтела:
– Алло, слушаю вас, говорите, кто это?
– Ирина Иннокентьевна – очень востребованный мастер, – извиняющимся тоном сказала я Суржикову.
– Ё-к-л-м-н! – матерно выругался «востребованный мастер». – Ну, ни хрена не слышу!
– Что вы хотите: богема! – шепнула я явно шокированному Суржикову. – В этих кругах ненормативная лексика – признак хорошего тона!
– Яцек, это ты, что ли? – орала популярная и востребованная богемная Ирка. – Прямо из Польши звонишь? И не жалко тебе злотых?
– Видите, в Европе очень большой интерес к работам Ирины Иннокентьевны. Вот, поляки валютой платят! – я воспользовалась возможностью набить цену нашему Мурдаву – не потому, что собиралась его продать, вовсе нет! Просто мне показалось, что коллекционер не оценил Иркин шедевр по достоинству.
– Грунт? Возьму, как обычно, сотню мешков, – Ирка, похоже, забыла о нашем с Суржиковым присутствии и погрузилась в деловой разговор на живо интересующую ее тему.
– Холсты грунтовать! – быстро вставила я, надеясь, что Ирка не упомянет синонимичное слово «почвосмесь».
– Так много холстов? – вздернул брови впечатленный Суржиков.
– Говорю же: очень востребованный мастер! – сказала я.
Ирка, которую короткая беседа с польским поставщиком почвогрунта явно привела в нормальное состояние, выключила трубку, сунула ее в карман, поискала глазами и сцапала за загривок Мурдава.
– Ну, мы пошли! – бесцеремонно сообщила подруга.
– Как – пошли? Мы же еще даже не поговорили о цене на это прекрасное создание! – Драгонский-Суржиков поспешно ухватил хвост ползущего через стол Мурдава.
– Тысяча баксов! – нахально объявила я.
– И торг здесь неуместен! – веско сказала Ирка, не дав коллекционеру даже слово вставить.
– Всего доброго! – сказала я в стену – всей драконьей компании оптом.
– Счастливо оставаться! – сказала Ирка, решительно высвобождая из сведенных судорогой пальцев Суржикова Мурдавий хвост.
Не дожидаясь, пока хозяин дома «отомрет» и проводит нас в прихожую, мы покинули драконье логово, шумно сбежали по ступеням лестницы во двор, сели в машину, захлопнули дверцы и только тогда обменялись впечатлениями:
– Сколько в мире разных придурков! – воскликнула Ирка.
– Но этот конкретный придурок – не тот, который нам нужен, – с сожалением сказала я.
Мы отъехали от дома любителя драконов Афанасия Суржикова, и минут через пять Ирка вдруг сказала:
– Тысяча долларов – это ты, конечно, загнула, но баксов за триста он нашу змеюку взял бы, это точно!
– Не огорчайся, – утешила я подругу, расстроенную упущенной выгодой. – Ты всегда успеешь связать еще одного-другого монстрика. Считай, что сейчас мы просто исследуем рынок и определяем покупательский спрос на Мурдавов ручной работы.
Ирке такой деловой подход явно понравился, она перестала хмуриться и вдруг даже запела:
– Монстры бывают разные: черные, белые, красные!
Я смекнула, что она намекает на Драгонского-Суржикова с его драконьим выводком, и подхватила:
– Но всех одинаково хочется! Посмотришь – и обхохочешься!
– Или обкакаешься, извини за выражение, – добавила Ирка. – Честно говоря, мне в этом драконьем заповеднике было немного не по себе! Я, конечно, люблю животных, но избирательно.
Упоминание о любви к животным вынудило меня вспомнить о животной любви в интерпретации «Порно-Пупса», и теперь уже я сделалась молчалива и сумрачна.
* * *
Пятнадцать человек на сундук мертвеца,
йо-хо-хо и бутылка рому!
Плиточник Василий, выступающий в данное время в ипостаси бетонщика, был с утра хмур и неприветлив, потому что страдал от похмельного синдрома. У него сохло горло и болела голова, опухшая настолько, что в уменьшившемся пространстве черепной коробки помещались только очень короткие мысли и самые простые предложения. Лаконично матерясь, Василий размеренно и тщательно, словно миксер, смешал в ванне песок и цемент, после чего долго смотрел на дело своих рук в ложной задумчивости. Через некоторое время к нему пришло понимание того, что он что-то забыл. Еще через пару минут Василий осознал, что забыл налить в ванну воду, в отсутствие которой трудно было надеяться получить цементный раствор.
– Надо воды налить. А где ведро-то? – спросил Василий в гулкую тишину пустой квартиры.
В обозримом пространстве захламленной кухни пустого ведра не нашлось. Морщась, потому что верчение головой причиняло ему сильное беспокойство, Василий обошел и осмотрел все доступные помещения, но ничего, похожего на искомое ведро, не обнаружил.
– Ну, и где искать-то? – Василий поднял глаза к небу, словно обращаясь за советом к высшим силам.
Высшие силы любезно сподобили его разглядеть под потолком поместительные антресоли.
– Может, там? – Василий почесал в затылке и поплелся в коридор за стремянкой.
Подъем на четыре ступеньки показался ему восхождением на Эльбрус. Покачиваясь и балансируя руками, Василий дотянулся до антресолей, распахнул дверцы и заглянул в темное нутро протяженного, как тоннель метрополитена, шкафа. Никаких ведер, тазов или лоханей в нем не было, но зато в дальнем углу поблескивала стеклянная банка. Василий натужно сморщил лоб, шевеля губами, подсчитал на пальцах, что три трехлитровые банки заменят одно девятилитровое ведро, и обнадежился. Он поудобнее прихватил обнаруженную у края шкафчика чугунную кочергу и потянулся ею к таинственно поблескивающей стеклянной емкости.
