«У нас кулаков нет»
Не всем кулакам удалось вовремя сбежать или самораскулачиться; большинство не смогли это сделать. Более миллиона крестьянских семей — по меньшей мере 5 млн. чел. — были раскулачены во время коллективизации. Из них, по самым скромным подсчетам, около 381 026 семей были в 1930–1931 гг. депортированы из родных мест
[48]. Расхищение имущества и депортации оставили глубокий след в жизни деревни. Крестьяне, объявленные кулаками, отчаянно пытались добиться разрешения остаться или даже вступить в колхоз. Их родственники, соседи, а иногда и местные власти пытались отрицать наличие кулаков в своей деревне. Когда все способы оказывались исчерпаны, многие крестьяне просто проявляли человеческую доброту и оказывали поддержку своим обреченным соседям, что было, пожалуй, самым достойным из всех методов сопротивления и говорило о влиятельности общины в крестьянской культуре
{440}.
Экспроприация имущества фактически означала его уничтожение, а депортация для многих крестьян, не выезжавших за пределы ближайшего рынка, была хуже смерти. Хиндус описывал крестьянскую пожилую пару, депортированную в период раскулачивания. Впоследствии супругам удалось вернуться к нормальной жизни благодаря вмешательству их сына, члена профсоюза, но они так полностью и не оправились от пережитого. Иван Булатов, уже в летах, рассказывал Хиндусу: «Я никогда не выезжал из своей деревни, разве что до города П., где я бывал на ярмарках. Я никогда не жил среди других людей, только среди своих… и вдруг, ни с того ни с сего, я должен был отделиться от всего и всех, что я знал. С пустыми руками, так сказать, имея лишь 5 пудов ржи и небольшое количество другой еды, я должен был переехать в этот проклятый Котлас, на север. Ох, многоуважаемый, это надо было видеть». В этот момент супруги расплакались, вспоминая тяжелейшее для обоих испытание
{441}. Крестьяне отчаянно пытались избежать участи Булатовых.
Когда стало очевидно, что раскулачивание — политическая линия текущего момента, некоторые крестьяне, признанные кулаками, старались продемонстрировать свою лояльность советскому режиму. Уже летом и осенью 1929 г. в ходе пробного этапа сплошной коллективизации в Чапаевском районе на Средней Волге был зафиксирован ряд случаев, когда кулаки обещали передать все свое имущество в обмен на право вступить в колхоз
{442}. В другом отчете за лето 1929 г., на этот раз из Кубани, также говорится о крестьянах, которые пытались вступить в колхоз, при этом один из них обещал отдать свои мельницу, дом и двух лошадей
{443}. Во многих частях страны крестьяне, которых впоследствии объявили кулаками, уже были приняты в колхозы. После ноября 1929 г. в таких колхозах были проведены чистки. В Кунгурском округе на Урале, к примеру, местные власти вычистили из колхозов всех, кто считался кулаками. В этом округе один из кулаков, как сообщается, когда-то работал на белых и сначала был против колхозов, а в конце концов возглавил процесс организации своего местного колхоза. В докладе говорится, что он «вышел и заплакал», когда его впоследствии исключили из колхоза, который он сам помогал создавать
{444}. Один из крымских крестьян, подлежавших раскулачиванию, умолял: «Я кулак советский и потому законы читаю и знаю о раскулачивании и этому делу сочувствую — придите и берите все мое имущество, все мое добро, только оставьте меня жить в моем селе»
{445}.
[49] В начале 1930 г. бригада по раскулачиванию заехала на некий кулацкий хутор на Средней Волге. Бригада обнаружила, по ее описаниям, дом, построенный в городском стиле: с отдельными комнатами, кухней, коридором и столовой. Владелец грустно и обреченно ответил, что не ждал их так скоро. Он надеялся предотвратить уничтожение своего хозяйства, отдав все имущество колхозу, а сам стал бы помогать ему своими обширными знаниями в области агрономии. По данным отчета, он управлял своим хозяйством «по журналам». В итоге он потерял все; его имущество было экспроприировано
{446}. Официально признанные кулаками крестьяне, которые не успели ни дать взятку, ни самораскулачиться, вскоре поняли, что других способов взаимодействия с советской властью у них нет. Переговоры и компромисс были невозможны.
Крестьяне, как те, кого власти официально признали кулаками, так и остальные, пытались затормозить процесс раскулачивания, утверждая, что в их деревнях нет кулаков. Подобные утверждения были характерны для конца 1920-х гг. и периода коллективизации, когда крестьяне отчаянно сопротивлялись проведению классовой политики
{447} и использовали их в качестве защиты от действий властей, направленных против кулаков. Заявления «У нас кулаков нет»
{448} можно было иногда слышать от работников сельсоветов и даже от членов местных партийных ячеек. В одном отчете за июль 1929 г. говорится: «Мы здесь все работники». Жители деревни отрицали наличие признаков какой-либо социальной стратификации: «У нас нет ни бедняков, ни кулаков»
{449}. В конце марта 1930 г. в деревне Екатериновка на Дону крестьяне провели массовое собрание, возможно, воодушевившись сталинской статьей «Головокружение от успехов», в ходе которого 6 крестьян-подкулачников, как описано в отчете, призывали положить конец искусственному разделению крестьян на классы
{450}. Неприятие стратификации и выступление за равенство наглядно демонстрируют отношение крестьян к навязыванию социально-классовых категорий по городскому типу. Такая реакция ни в коей мере не была спонтанной, а являлась результатом долгих и мучительных споров среди крестьян, которые, собравшись в поле (или, реже, за столом), обсуждали несправедливость тех, кто делил их на бедняков или кулаков.
Отрицание наличия кулаков было скрытой формой сопротивления крестьян, скрытым актом защиты от лица всей деревни. Оказание поддержки соседу или соседям, объявленным кулаками, — еще более поразительное явление, требовавшее таких качеств, как смелость и самоотверженность. В отличие от форм сопротивления, которые можно было списать на типичное для мужиков поведение, или же от тайных подрывных актов, мирный способ — оказание поддержки кулакам — заключался в том, что крестьянин сам вызывался выступить, называл свое имя и говорил только по существу, рискуя как минимум быть объявленным подкулачником. Суть высказываний крестьян сводилась к требованиям справедливости, а крестьянская справедливость в контексте коллективизации приобрела антисоветский характер и потому всегда была потенциально контрреволюционной. Однако эта опасность не останавливала крестьян. Например, в одной из деревень Опочецкого района Ленинградской области крестьяне фактически проголосовали против исключения кулаков из колхоза
{451}. Сообщалось, что в эти годы подобные случаи имели место и в других частях страны
{452}. В отчете ОГПУ за февраль 1930 г. говорится, что 4 деревенских схода в Грузии отказались поддержать решение об отправке кулаков в ссылку
{453}. На Средней Волге в деревнях Булаево и Ново-Никитино Каширинского района Оренбургского округа в ходе собрания бедняки категорически отказались отправлять в ссылку кулаков третьей категории, заявив: «Мы их раскулачили, а теперь пусть остаются и работают с нами»
{454}. После того как в деревне Караджи Евпаторийского района в Крыму прошел обыск кулацких домов, бедняки собрались и заявили: «Ежели вы производите раскулачивание и выселение кулаков, то вместе с ними уходим и мы»
{455}. Однажды на колхозном собрании на Кубани одна женщина набралась храбрости вступиться за кулацких детей, утверждая, что они могут быть хорошо воспитаны и заслуживают милосердия, когда начнутся депортации
{456}. Четыре тысячи жителей деревни Стежинской Сосновского района Козловского округа Центрально-Черноземной области, после того как раскулачили их соседей, причастились в церкви, при этом у трех тысяч были надеты траурные черные нарукавные повязки
{457}. Утром 3 марта 1930 г. в городе Запнярка Тульчинского округа на Украине плачущие родственники арестованных кулаков, которых должны были отправить в ссылку, собрались у входа в тюрьму, чтобы передать осужденным продукты, воду и деньги. Когда их перевозили на железнодорожную станцию для депортации, главы хозяйств молили пощадить их семьи. В ответ на это власти разрешили остаться некоторым старикам, остальных же начали запихивать в вагоны
{458}. Бывали случаи, когда крестьяне обращались с петициями к высшим властям от имени своих соседей. Например, в селе Красноярск Омского района в Западной Сибири колхозница Сидорова организовала сбор подписей под петицией, где заступалась, как утверждало ОГПУ, за своего родственника кулака Палецкого, чья жена была батрачкой. Сидоровой удалось собрать 25 подписей
{459}.
