В литературе крайне скупо упоминаются случаи перлюстрации в связи с деятельностью Главлита, НКВД, Министерства связи. Поэтому важно уточнить основные элементы практики перлюстрации, которые практически полностью были заимствованы у царской цензуры и ее уникальных специалистов. В этой связи крайне важными, с нашей точки зрения, являются сведения, почерпнутые из служебных документов ВЧК. Таким источником, представляющим исчерпывающую информацию по истории перлюстрации в России, является обзор И. Зорина «Перлюстрация корреспонденции при царизме» от 17 февраля 1919 г., который в дальнейшем послужил основой для создания советского «Черного кабинета». Черный кабинет был создан во второй половине XVIII в. при Главном почтамте, он вел наблюдение не только за эмигрантами из России, но и за всеми российскими дипломатами. Заметим, что все цари, кроме Николая II, охотно читали выписки из перлюстрированных писем; Александр III собственноручно отобрал четыре золотых портсигара с гербами и бриллиантами и передал их секретному чиновнику для подарков служащим Кабинета. Перлюстрации подвергалась и вся корреспонденция царской семьи, а результаты сообщались по принадлежности. Так были расстроены планы великого князя Михаила Александровича Романова, который влюбился в дочь предводителя дворянства одной из южнорусских губерний и решил на ней жениться; были раскрыты действия графа Воронцова-Дашкова на Кавказе; разоблачена шайка фальшивомонетчиков; раскрыта коррупция в одной из губерний и др. «Черные кабинеты» существовали везде, но в России это дело было постановлено и лучше всего.
Черный кабинет находился «за семью дверями»: на Почтамтской улице и в Почтамтском переулке помещалась цензура иностранных газет и журналов, вход был закрыт для всех кроме чиновников, его охранял сторож. Для того чтобы попасть туда надо было миновать канцелярию, называемую «гласным отделением», затем пройти через кабинет старшего цензора Михаила Георгиевича Мардарьева, который, подобно церберу, караулил вход в «негласную» — «черную» половину. Вход в Черный кабинет был загорожен черным шкафом, а выход находился по другую сторону, через кухню по коридору, где постоянно находились несколько сторожей. В записке И. Зорина дается полное описание штатной расстановки и методики работы почтовых цензоров. Так, в Петербургском Черном кабинете вскрыванием писем занимался всего один чиновник (1000 писем за два часа), чтением занимались четыре человека, снятием копий и выписками — два человека, один делал фотографии. Итого, вместе с начальником, столичный аппарат насчитывал 12 человек, которые ежедневно подвергали цензурной обработке 2–3 тысячи писем. Соответственно, в Москве (начальник В.М. Яблочков) — 7 человек, в Варшаве (начальник А.Ф. Шлитер) — 5 человек, в Одессе (начальник Ф.Б. Гольберг) — 5 человек, в Киеве (начальник К.Ф. Зиверта) — 4 человека. В Харькове, Риге, Тифлисе служба перлюстрации имела всего по 2 человека. Все цензоры были высоко образованы и знали по четыре иностранных языка. За три года перед переворотом, как пишет И. Зорин, Черные кабинеты были закрыты. Однако характер почтовой цензуры несколько изменился уже с начала XX в. в связи с появлением коммунистических и солдатских писем, а также с общим увеличением объема переписки. Сортировкой занимались почтовые чиновники, которые по почерку и иным признакам отбирали письма для дальнейшей проверки. В Черном кабинете они вскрывались на пару костяным ножиком, читались и вновь заклеивались. Для писем с печатями изготавливались печатки, и письма вновь опечатывались. Существовала специальная технология изготовления поддельных свинцовых печаток с помощью гипсовых и восковых форм. Особенно отличился один секретный чиновник, который изобрел способ изготовления идеально точных печаток из твердого металла, за что был награжден орденом Владимира IV степени. Также подделывались пломбы, которыми опечатывались пост-пакеты иностранных посольств. Дешифровка дипломатической почты велась в особом режиме, она доставлялась за несколько часов до отправки на поезде, время было предельно ограничено. Поэтому имелась полная коллекция копий печаток и пломб всех иностранных посольств и консульств, миссий и агентств. Шифровые коды покупались у служащих посольств и известных продавцов в Брюсселе и Париже. Так, коды менее значимых государств — Греции, Болгарии, Испании — стоили от 1,5 до 2 тысяч золотых рублей; коды Северо-Американских Штатов, Германии, Японии — от 5 до 15 тысяч.
Особым навыком чиновников почтовой цензуры, была графология — распознавание по почерку — автора. Этот навык приобретался многолетним трудом, но результат был поразительным: на основе анализа почерков было установлено, что литераторы пишут неразборчиво и скорописью; военные — бисерным почерком; коммерсанты — каллиграфическим, банкиры и врачи — небрежным, революционеры — ученическим, анархисты — грубо, как физические рабочие и пр. По намекам и иносказательным выражениям чиновники восстанавливали скрытую авторами корреспонденции информацию. Так, внутри каждой нелегальной организации существовала своя манера общения: о том, что кто-то арестован, сообщали с помощью фразы, что «кто-то заболел, и доктора нашли его положение безнадежным и прописали ему перемену климата», т. е. сослали в Сибирь; обыск называли «консультацией», типографию — «аптекой», прокламации — «рецептами» и пр. Корреспонденция сановников представляла общегосударственный интерес и просматривалась без исключения. Письма же эмигрантов и «левых» подразделялись на письма «по подозрению» и «по наблюдению». Последние подлежали просмотру по спискам, которые присылались из Департамента полиции с такими пометками: «особо строгое наблюдение», «точные копии», «фотографии», «представлять в подлиннике». Характерным качеством перлюстраторов была их особая аккуратность, которая не оставляла ни малейшего намека на вмешательство в тайну переписки. Даже самый опытный специалист не мог бы распознать, что целостность письма или печати были нарушены. Не помогали даже волоски и царапины в местах склейки, а прошитые на машинке письма вызывали еще большее подозрение и только отнимали больше времени. Опыт и навыки, накопленные в отношении перлюстрации Российской империей за почти полторы сотни лет, вызывали зависть и восхищение за рубежом, однако были временно забыты после событий революции 1917 г. в предположении того, что это больше никогда не понадобится. А между тем, по свидетельствам одного из бывших чиновников, оставшийся от Черного кабинета «несгораемый шкаф» имеет ценнейшее содержимое, на которое следовало бы, по мнению И. Зорина, обратить особое внимание в связи с работой органов военной цензуры. «Опыт Черного кабинета весьма полезен, кое-чему нашему брату, советскому работнику, поучиться можно, т. к. опыт показал, что со старыми методами борьбы царского правительства мы все-таки иногда считаемся. Признавая ценность содержимого «Черного кабинета» безусловно для современного положения и вообще для Советской России колоссальной, я считаю своим гражданским долгом коммуниста довести до сведения своих стоящих в верхах политических работников»
{255} — заканчивает свою записку автор. Эти рекомендации были полностью восприняты, и специальный отдел военной цензуры ВЧК, а затем и ГПУ/ОГПУ/НКВД/КГБ осуществляли контроль за почтовой цензурой и широко использовали ее результаты в своей агентурной деятельности. Непосредственно советские «черные кабинеты» находились в ведении Наркомата почт и телеграфов РСФСР и Министерств связи РСФСР и СССР, которые подчинялись органам политического сыска и Главлиту. Перлюстрация почтовых и телеграфных сообщений и прослушивание телефонных разговоров стали неотъемлемыми чертами советского образа жизни, глубоко вошедшими в подсознание людей. Постоянно ощущаемый страх присутствия всевидящего ока власти заставлял приспосабливаться и приноравливаться. В этих условиях самоцензура стала естественной защитной реакцией на проникновение политического сыска и цензуры в частную жизнь граждан.
