Только теперь я заметила, что стол кирпичнолицей вахтерши так тесно уложен книжечками каких-то удостоверений, что напоминает черепичную крышу. Видимо, весь пришлый люд на входе в общежитие дисциплинированно сдавал свои «корочки». Следовало ожидать, что церберша непременно поинтересуется, на основании какого разрешительного документа я проникла на охраняемую территорию. Не зная, что сказать, я уже приготовилась притвориться серой мышкой и со всей возможной скоростью юркнуть под заградительную швабру, но тут увидела за спиной вахтерши нечто очень привлекательное для каждого уважающего себя частного сыщика.
На стене за сторожевым постом висело некое дегенеративное подобие мебели. Не полка, не шкафчик… Что-то вроде плоского фанерного ящика с перегородками, разбивающими емкость на многочисленные ячейки. Ячейки были подписаны буквами кириллицы. Я вперила жадный взор в клетку, обозначенную как «П-Р-С». Я знала, каково назначение недоразвитого шкафчика: это был общежитский почтовый ящик. В ячейке, подписанной тремя буквами, лежали почтовые сообщения для тех жиличек общежития, чьи фамилии начинались на П, Р и С.
Желание разворошить это почтовое гнездо возникло у меня мгновенно и в крайней степени. Я бы, наверное, побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, прямиком к вожделенному шкафчику, но доступ к нему преграждала тетка. Жизненный опыт подсказывал мне, что лобового столкновения с озлобленной и подозрительной вахтершей я не выдержу. Следовало применить военную хитрость.
Вахтерша продолжала сосредоточенно питаться. Заметить меня она еще не успела, поэтому я молнией метнулась вправо, добежала до конца коридора и нырнула в ту самую постирочную, которая еще недавно была ареной сражения. Сейчас там было пусто, только на длинном столе мокли в тазу чьи-то полотенца. Я подхватила с пола доисторическую жестяную лохань с ушками, положила туда собственную сумку и накрыла ее своим же цветным платком. Чтобы это было еще больше похоже на небольшую кучку приготовленного для стирки белья, рядом бросила рассохшийся брусок хозяйственного мыла. После чего подбодрила себя репликой:
– Мадам, ваш выход! Оркестр, туш! – И с лоханью в обнимку зашагала к вахтерше.
Как все-таки много значат правильно подобранные аксессуары! Увидев, как я лебедушкой выплываю в холл, вахтерша перестала кормиться и замерла с пустой ложкой у подбородка. Я не дала ей опомниться и метров с пяти испуганно закричала, тыча пальцем через плечо:
– Караул! Там в окно постирочной лезет какой-то мужик!
– Какой мужик? – Тетка взмахнула ложкой, как штыком, и поднялась из-за стола.
– Пьяный! – с готовностью сообщила я. – Залез на подоконник и тянет руки сквозь решетку!
Воинственная баба вскинула голову, как старая полковая лошадь при звуках боевой трубы. Ложка со звоном упала в банку, кресло проскрежетало ножками по полу и отъехало назад, выпуская конницу из засады на оперативный простор. Я думала, вахтерша порысит в постирочную, но она поступила еще лучше – выбежала из общежития.
Я проводила ее взглядом и в обход стола подбежала к коммунальному почтовому ящику. Чтобы внимательно пересмотреть толстую пачку писем, требовалось время, а у меня его не было, потому как, не обнаружив под окном постирочной противника, вахтерша сразу же вернется на пост. Не мудрствуя лукаво, я затолкала в сумку всю корреспонденцию на П-Р-С, задвинула под стол пустую лохань и выбежала из общаги с такой скоростью, словно за мной гналась рота злобных фурий с кирпичными лицами.
После полутемного холла яркое солнце меня ослепило. Одновременно меня оглушили громкие вопли вахтерши. Лишившись разом пары основных органов чувств, я не сразу сообразила, что происходит, а когда вновь обрела способность видеть и слышать, искренне изумилась.
Воистину, нет на свете ничего невозможного! Оказывается, я вовсе не обманула общежитскую цербершу! На решетке окна постирочной и в самом деле висел какой-то мужик! Руками он цепко держался за верхний край стальной рамы, а ногами вслепую отбрыкивался от вахтерши, которая гигантским мячиком прыгала внизу и нецензурно поминала родню ползучего гада по материнской линии. Гад был во всех смыслах выше этих вульгарных разборок: он паразитическим растением обвивался вокруг стальных прутьев и, заглушая крики вахтерши, с воодушевлением распевал: «Моя любовь на пятом этаже, почти где луна! Моя любовь, наверно, спит уже – спокойного сна!» Из чего следовал вывод, что окно постирочной отнюдь не является конечным пунктом опасного путешествия певца по вертикали. И спокойный сон обитателям общежития не грозил!
Впрочем, было без четверти одиннадцать, петушок пропел очень и очень давно, так что трудовой и учащийся народ уже бодрствовал. Я присела на лавочку у входа в общежитие и, не обращая внимания на скандалистов у окна постирочной, изучила свою добычу – содержимое ячейки П-Р-С. В пачке почтовых отправлений были письма, листочки разнообразных извещений, поздравительные открытки и даже одна телеграмма. При этом одна из открыток была новогодней.
– Свежачок! – пробормотала я, подумав, что часть корреспонденции, вероятно, адресована тем «мертвым душам», за незаконную прописку которых экс-комендант сам получил долгосрочный вид на жительство в суровых северных краях.
Почти в самом низу стопки, между открыткой с изображением квелого мартовского подснежника и судебной повесткой, обнаружился простой белый конверт, на котором вместо данных об отправителе красовался фиолетовый штамп собеса, а адрес получателя был написан от руки. Получателем значилась Петрова Л.И.
Я сунула этот бесценный конверт в сумку и глянула на роковое окно постирочной. Победоносная вахтерша за ноги стащила певца-верхолаза на землю и уже волокла мужика в общагу, вероятно, намереваясь сделать из него коврик для ног. Встречаться с грозной бабой мне не хотелось, поэтому я решила вернуть постороннюю корреспонденцию на место чужими руками. На подходе к общежитию как раз показалась стайка девчонок в белых халатиках. Я перебросила свою торбу через грудь и заковыляла в том же направлении, имитируя охромевшего почтальона Печкина. Легконогие девушки быстро догнали меня.
– Девочки, помогите, занесите почту! – жалобно попросила я. – Ноги стерла, еле иду!
– Конечно, давайте! – какая-то сердобольная девчушка тут же взяла у меня пачку писем.
При взгляде на нее на лице девушки отразилось недоумение: верхней в стопке лежала открытка со снеговиком. Что и говорить, это весьма нелестно характеризовало скорость работы почты!
– Еле-еле ползу! – повторила я, объясняя столь неспешные темпы. – Прям, как улитка!
Ничего не сказав, девушка скрылась за дверью общаги. Я тут же перестала кособочиться и хромать и живо зашагала прочь, на ходу весело перевирая стихотворение Бориса Житкова:
Кто стучится в дверь ко мне,
С толстой сумкой на ремне?
Это он, это он – черепаха-почтальон!
Мне очень хотелось поскорее вскрыть письмо, адресованное Людочке, но я решила сделать это неторопливо и аккуратно: не разрывать конверт, а расклеить его, подержав над паром. Так, чтобы, ознакомившись с содержанием письма, его еще можно было вручить адресату. Я ведь не собиралась красть чужую почту!
