Испытание антифашиста:
Фейхтвангер в Москве 1937 года
Пресловутый визит Лиона Фейхтвангера в Москву, продлившийся с 1 декабря 1936-го по 6 февраля 1937 года, с разных точек зрения обозначил конец целой эпохи. Этот немецкий писатель еврейского происхождения, находившийся в изгнании, оказался последним в списке знаменитых попутчиков межвоенного периода, превративших свое путешествие в публичную поддержку сталинизма с позиции «очевидца». Он стал последним европейским сочувствующим интеллектуалом, которого принимали по высшему разряду, как Роллана или Жида, что одновременно являлось этапным событием советской культурной дипломатии и cause celebre международного масштаба. Фейхтвангер, приехавший в СССР в период крупных московских политических судебных процессов, оказался последним и из ряда выдающихся иностранных литераторов, получивших аудиенцию у Сталина. Таким образом, именно этот визит ознаменовал начало заката эпохи Народного фронта в культуре.
В Москве Фейхтвангеру довелось быть непосредственным свидетелем судебного процесса и связанных с ним испытаний: в течение шести дней он посещал заседания второго большого московского показательного процесса в январе 1937 года, после чего писателю предложили воспеть хвалу сталинскому режиму под мощный аккомпанемент фантастических признаний всемирно известных революционеров. Страх и ненависть, которые Фейхтвангер испытывал по отношению к фашистской Германии, затмевали все другие мотивы, побуждая его оставаться «другом Советского Союза» вопреки всему. Карл Шлёгель убедительно доказал, что книга Фейхтвангера «Москва 1937» явилась плодом несостоятельности интеллектуала, который прежде всего выступал против фашизма, — и именно этот его колоссальный просчет был парадигматическим для всех тех, кто не мог одновременно противостоять Гитлеру и критиковать Сталина
{820}. Однако новые архивные материалы о пребывании писателя в Москве также свидетельствуют, что Фейхтвангер, как и многие другие западные интеллектуалы, чьи публичные заявления позднее делали из них наивных апологетов сталинизма, высказал свое одобрение лишь после сознательного отказа от ряда существенных критических замечаний. Его крайнее политическое угодничество было в немалой степени окрашено чувством европейского превосходства над русской жизнью и культурой.
Политическое оправдание Фейхтвангером московских показательных процессов 1937 года, отразившееся в его заявлении о том, что он видел «больше света, чем мрака», тотчас же стало знаменитым. Однако о его «судебном процессе» над самим собой (т.е. об акте самоцензуры) узнали лишь недавно — в частности, из объемных отчетов его воксовского гида-переводчика. Пользуясь исключительно опубликованными источниками, Шлёгель пришел к выводу, что политическая ошибка Фейхтвангера явилась результатом его дезориентации в незнакомых условиях Москвы и советской политической жизни
{821}. Однако Фейхтвангер, напротив, намеренно изобразил в книге «Москва 1937» свое замешательство — чтобы дистанцироваться от попавших в ее текст навязанных советской стороной удобных объяснений тех невероятных признаний, которые были сделаны обвиняемыми бывшими большевиками на суде. Судя по архивным материалам, можно предположить, что писатель приехал в Москву с твердым, искренним и довольно скептическим мнением относительно показательных судебных процессов и их разрушительного воздействия на общественное мнение Запада. Вскоре после прибытия он прямо заявил своему гиду из ВОКСа, что политический судебный процесс «лишил СССР двух третей его сторонников»
{822}. Также Фейхтвангер был недоволен масштабами культа личности Сталина и кампанией против художников-авангардистов, не говоря уже о многих других вещах, — но это не перевесило его жгучего желания продолжать борьбу с фашизмом
{823}. Чем завершится конфликт между этими прочно укоренившимися, хотя и противоречивыми ориентациями (другими словами, как писатель разберется со своими положительными и отрицательными мнениями о Москве и в какой форме он выразит свои замечания), должно было решиться в ходе его пребывания в СССР. В данном смысле Фейхтвангер не слишком отличался от Жида, хотя с советской точки зрения они оказались по разные стороны баррикад.
Илл. 7.1. Лион Фейхтвангер и Иосиф Сталин в Москве (8 января 1937 года). Когда писатель-антифашист выразил свою неприязнь к культу личности Сталина, вождь ответил, что нельзя силой сдерживать «свободу выражения мнений» и чувств народа. (Российский государственный архив кинофотодокументов.)
Отсюда важнейшим фактом, нуждающимся в интерпретации, остается постоянное повторение сквозного для всего нашего исследования пункта: очевидный разрыв между тем, что западный гость после отъезда из СССР публиковал для всего мира, и его же мнениями, записанными внутри страны
{824}.
Визит Фейхтвангера проходил непосредственно после появления в 1936 году сенсационного критического травелога Жида. Последний вернулся во Францию в августе, а о его желании во всеуслышание высказать свои критические замечания советское руководство узнало задолго до издания в декабре книги (и быстрого перевода ее на русский язык — специально для партийной верхушки). Политбюро, считавшее Кольцова как главу Иностранной комиссии ССП ответственным за визит Жида, приказало ему подготовить и издать опровержение не меньшего объема. Однако именно в это время Кольцов играл очень значительную роль в Испании, находясь в самом пекле гражданской войны. В качестве ответа он организовал визит Фейхтвангера, который и должен был послужить указанной сверху цели. Кольцов получил добро на организацию роскошного приема, не уступающего по уровню обслуживания приему Жида, а специальная комиссия «политтехнологов» Политбюро дала разрешение посещать судебные заседания январского показательного процесса 1937 года над Радеком и Пятаковым двум основным попутчикам — Фейхтвангеру и датскому пролетарскому писателю Мартину Андерсену-Нексё
{825}.
Тень Жида не покидала Фейхтвангера в СССР. Делая ставку на добровольное сотрудничество немецкого изгнанника, Кольцов сильно рисковал, поскольку было известно, что тот критически отнесся к первому московскому политическому судебному процессу. Со своей стороны, Аросев все возможные риски предусмотрительно застраховал. В неприкрытом стремлении заранее взвалить на Кольцова вину на случай еще одного провала в построении выгодного образа страны Аросев в весьма доходчивых выражениях предупредил Сталина и Ежова, что Фейхтвангер вполне может стать вторым Жидом
{826}.
