При этом подобное разграничение между наукой или культурой и политикой было подозрительным с точки зрения большевистской мысли и идеологии, особенно в те годы. По иронии, особая сфокусированность Каменевой на работе с западной интеллигенцией подталкивала саму же Каменеву к позиции, которая противоречила столь важному для Ольги Давыдовны пониманию значимости политического измерения культурных обменов и, напротив, выделяла последние в обособленную сферу: «Мы ведем культуру в чистом виде, поскольку вообще есть культура вне политики и экономики»
{137} — весьма неудачная формулировка для столь опытного администратора, которая противоречила как большевистскому классовому анализу, так и ленинской политике в целом.
Каменева определяла это разделение труда и требовала его политического подтверждения столь часто именно вследствие его неочевидности. Более того, на практике ни одно из ее утверждений по данному поводу не было, строго говоря, верным. Как мы видели, Коминтерн также был вовлечен в работу с интеллектуалами-некоммунистами. В своей работе с иностранными гостями и в своих публикациях ВОКС вряд ли мог ограничиваться представлением лишь культуры молодой Страны Советов, поскольку иностранцы интересовались советской системой в целом. ВОКС никогда не взаимодействовал исключительно с левыми или только с интеллигенцией, как бы четко ни выделяли их из других групп. Националисты и правые, вдохновленные советским примером, так же как и нелевые ученые, являлись клиентурой ВОКСа. На практике довольно широкий спектр туристов и других визитеров пользовался услугами ВОКСа, особенно до появления «Интуриста» в 1929 году
{138}. Каменева упорно боролась за то, чтобы очертить и защитить четко определенную сферу деятельности для своего детища. Интенсивная политизация культуры в годы «великого перелома» конца 1920-х годов, на раннем этапе сталинизма, должна была перетряхнуть, но не уничтожить те роли в международной работе и подходы к ней, которые сложились в партийном государстве в период нэпа.
Однако Каменева представляла себе и широкую картину (беспрецедентный масштаб большевистских амбиций): режиссировать грандиозную постановку визитов иностранцев и управлять внешними культурными связями огромной страны (даже если эти амбиции были пока далеки от реализации). У нее был повод похвалиться перед собранием гидов ВОКСа в 1927 году тем, что нигде в мире нет ни одного похожего учреждения (культурная дипломатия в других странах существовала в основном как подразделение в министерствах иностранных дел)
{139}. ВОКС основывался на исторически новых стремлениях партии, государства и ГПУ контролировать потоки передвижения людей и информации через границы СССР. Однако самые необычные аспекты культурной дипломатии заключались не в этом — они произрастали из чрезвычайно интенсивной дидактичности советской политической культуры. Планировалось не просто влиять на иностранцев, а «завоевывать» их и обращать в свою веру, а если это было невозможно, то по крайней мере научить их видеть советскую систему иначе.
Направлять, ранжировать, учить
Около 100 тыс. иностранных путешественников и десятки тысяч проживавших в стране иностранных граждан в межвоенные годы представляли собой разнородную массу по ряду критериев: страна происхождения, профессия, классовая принадлежность, причины поездки и политические взгляды. Пока благосклонный интерес к советскому эксперименту находился в своем зените, политический фактор играл роль даже в случае путешествий политически неангажированных визитеров, каковых было немало. Однако иностранцы, заинтересованные в прославлении советского социализма, не представляли собой туристов в целом
{140}. Другими словами, несмотря на всплеск любви к Стране Советов, советофилия была далека от господства. Что действительно объединяло многих туристов, так это стремление лично оценить масштабы советского эксперимента. Даже если специалисты, обычные туристы или иные путешествующие лица не планировали публиковать — в прессе или в виде книг — отчеты о своих впечатлениях от поездки, сам характер путешествия в царство социализма делал необходимой незамедлительную оценку.
Большевики отчаянно желали не только формировать внешние впечатления, но и привлекать на свою сторону сочувствующих, как, впрочем, и выявлять врагов, и поэтому ставили перед собой задачу самим оценивать иностранцев. Представители Запада внимательно проверялись советской стороной. Масштабы сочувствия интеллектуалов советскому социализму едва ли способствовали ослаблению бдительной подозрительности со стороны интернационального крыла партии-государства; также большевики вряд ли заблуждались насчет наивности иностранцев, которыми якобы было так легко манипулировать. Пожалуй, верно как раз обратное — партия весьма недоверчиво относилась даже к наиболее пылким друзьям советской страны.
Наряду с новыми учреждениями культурной дипломатии в начале 1920-х годов возникла новая советская культура аттестации, нацеленная на анализ и предсказание суждений иностранных визитеров, а также на сбор полезной информации. Советские аналитики должны были найти способы нейтрализации наиболее распространенной критики; они неизбежно столкнулись с проблемой объяснения, а нередко и опровержения притязаний иностранных гостей на превосходство Запада. По этим причинам новорожденная советская система приема иностранцев, изначально нагруженная дополнительными внешними задачами по формированию образа СССР за рубежом, превратилась в поле по обучению заграничных визитеров тому, как следует наблюдать за советскими достижениями, угадывая в них свидетельства светлого будущего, и, наоборот, не замечать мрачной бедности, отсталости и массовых репрессий.
Но, если политические и идеологические оценки были столь важны как для иностранцев, так и для большевиков, почему же последние настойчиво пытались заранее определить культурный уровень своих гостей? В контексте той немалой озабоченности «культурностью», которая присутствовала в большевистском проекте уже в 1920-х годах, становится ясно, что, оценивая (часто грубо и с насмешкой) культурный уровень западных визитеров, советская сторона косвенно демонстрировала высоту своих критериев, которые должны были превосходить стереотипное ассоциирование всего европейского с культурным превосходством.
Данная стратегия мотивировалась также практическими соображениями. Один из первых значимых аналитических материалов по новым методам приема иностранцев, созданный еще в ОБИ в августе 1924 года, показывает, что многие черты, ставшие стандартными в практике ВОКСа, имели место уже тогда. Во-первых, «отчетность» превратилась в важнейшую часть всей операции (при том что за предшествовавшие созданию этого документа двенадцать месяцев были приняты всего 53 иностранца
[11]). Во-вторых, гости классифицировались по степени значимости и числу связей с важными людьми и организациями: Каменева лично принимала лишь визитеров с рекомендациями от Межрабпома Мюнценберга или известных служащих ВОКСа. И наконец, режим сопровождения иностранцев, до того пребывавший в зачаточном состоянии, получил развитие в трех направлениях. Первое заключалось в необходимости эффективно отвечать на вопросы иностранцев. Второе — заинтересовать их вопросами, которые были особенно важны для всесторонней демонстрации прогресса в строительстве социализма. Это следовало делать с большой осторожностью, чтобы, как специально подчеркивалось, иностранцы не догадались, что им показывают потемкинские деревни. Третье направление, ставшее визитной карточкой ВОКСа, состояло в гибком выстраивании индивидуального графика визита путем организации встреч с видными персонами советского общества и посещения ряда учреждений и организаций. В любой сфере, от медицины до педагогики и театра, «прежде всего иностранцу указывается в общих чертах отличительная особенность постановки данного вопроса в СССР… Ознакомление иностранцев с интересующими их вопросами делается не механически, [а] путем указания источника, где они могли бы получать ответ». Эта методика неизбежно требовала изначально четкой классификации иностранцев: было крайне важно знать, являлся ли очередной гость малокультурным «дилетантом, ищущим одних впечатлений», или квалифицированным и развитым специалистом — и тогда нужно было обеспечить его контакт с «ответственными» (т.е. высокопоставленными) советскими культурными деятелями и чиновниками. Что самое любопытное — анонимный аналитик ОБИ счел необходимым закончить свои указания величественным заявлением о заведомом революционном превосходстве над всем несоветским:
