Некая владелица немецкой табачной фабрики прибыла в СССР и «удивляла всех своей аполитичностью», ибо «находилась на том уровне развития, когда ее интересовали только вопросы экономической борьбы рабочего класса». Один месяц в стране социализма «произвел значительные сдвиги в ее сознании»
{384}. Один из гидов высказал проницательную догадку, что не все приезжающие с капиталистического Запада гости одинаковы, поскольку немцы имеют свои особенности, отличающие их от англичан, и смотрят на многие вещи не так, как, например, французы, — француз никогда не одобрит предложенного немцем и наоборот
{385}. Практика оправдала отделение приезжих друг от друга по классовой и национальной принадлежности.
В своей речи на Конгрессе друзей формальный глава правительства — председатель Совнаркома СССР А.И. Рыков, чей пост не имел прямой связи с культурной дипломатией, продемонстрировал, что он хорошо знаком с ключевыми конвенциями культпоказа. По словам Рыкова, Советский Союз должен был оцениваться не по различиям между, например, советским и американским государственным строем и стандартами жизни; достижения советской власти, к которым оратор причислял и планы предстоящей индустриализации, надлежало сравнивать с жизнью в царской России. Далее председатель Совнаркома предвосхитил возможную озабоченность со стороны симпатизантов СССР, затронув тему политического насилия: «Мы принуждены прибегать к репрессиям для защиты диктатуры рабочего класса», — заявил он, рядясь в тогу умеренности и таким образом отрицая тот факт, что террор уже стал основным принципом советской власти. Наконец, Рыков не мог упустить возможность раскрыть гостям глаза на то, как изменилось место России в мировой иерархии развитых стран: с неслыханной быстротой новое общество возникло на развалинах одного из самых отсталых европейских государств
{386}.
Ряд зарубежных ораторов, выступавших на конгрессе, своими словами и на собственных родных языках доказали, что они хорошо усвоили уроки культпоказа. Заданный Рыковым троп сочетался с традиционным для Европы упором на неевропейскую сущность России.
Так, немецкий делегат Шопманн заявил на втором заседании конгресса: «Прежде всего, крайне важно, чтобы мы не смотрели на строительство России через западноевропейские очки», поскольку это означало бы не видеть огромной разницы между царизмом старой России и направлением движения России новой
{387}. Советские усилия по обучению иностранцев прозревать будущее или хотя бы видеть дальше непосредственно наблюдаемого наконец принесли плоды.
В то же время зафиксированные в стенограмме заявления делегатов можно понять и в перспективе того, что не поддавалось советскому контролю: западное чувство превосходства проявлялось даже у наиболее пылких поклонников СССР. Некоторые европейские делегаты просто не могли не отметить устаревшее заводское оборудование и отсталые технологии производства. Один бельгийский делегат уклончиво заметил, что «используемые в России методы работы не превосходят таковые в странах Запада»
{388}. Американский радикал Скотт Неринг (Nearing) журил советских хозяев за их уверенность в том, что ему и его товарищам нужен буржуазный комфорт: «Слишком много еды и слишком мягко!»
{389}
Открывая Конгресс друзей 10 ноября 1927 года, вдова Ленина Н.К. Крупская не поскупилась на похвалу 947 присутствовавшим в зале делегатам — по ее словам, они составляли «лучший цвет действительно всего прогрессивного, всего революционного…, лучший цвет действительной грядущей цивилизации». Еще более лестно прозвучала фраза на немецком языке из уст A.M. Коллонтай, тогда посла СССР в Швеции, на приеме делегатов конгресса в ВОКСе: она надеялась, что делегаты почерпнут кое-что из своего визита в Москву — ведь «мы видим многих друзей, от кого мы сами кое-чему научились»
{390}.
[30] Выразительный ярлык «друзья Советского Союза» в 1927 году дополнительно укрепил эту важную категорию, имевшую значение и для советского руководства, и для иностранных гостей. С другой стороны, в отсутствие гостей хозяева отпускали замечания, сильно расходившиеся с публичными восхвалениями. Гости нередко становились объектами снисходительного дистанцирования или идеологического осуждения. В каждом из таких случаев подразумевалось, что они стоят ниже советских хозяев — или в силу статуса этих делегатов как представителей интеллигенции, или, в некоторых случаях, в силу их восточного происхождения, а то и потому, что кто-то из них был простым рабочим. Выдвигая, возможно раньше всех остальных, предложения насчет юбилейных торжеств, Вилли Мюнценберг обыденно отозвался о «цвете грядущей цивилизации», воспетом Крупской, как о «кругах мелкобуржуазной интеллигенции»
{391}.
Более открыто были выражены частные соображения основного оратора Рыкова, составившего «строго конспиративную» программную записку о том, как сподвигнуть Конгресс друзей на принятие нужной итоговой резолюции. Рыков утверждал, что нет необходимости требовать от делегатов большевистской по своей сути резолюции. Это не послужило бы объединению разнородных кругов «в Западной Европе» (делегатов из других частей мира он просто не брал в расчет), которые конгресс как раз и призван был сблизить. Поскольку большинство делегатов не принадлежали ни к какой партии, оказывалось «незачем скрывать, что эти крути представляют в политическом отношении наиболее пассивные элементы западноевропейского рабочего класса, а совместно с социал-демократами, анархистами и вообще интеллигентами, имеющими ряд предубеждений в отношении СССР, представляют большинство всей конференции». Цель состояла в превращении их «в наших защитников в капиталистическом мире», но для ее достижения полное «перерождение» их в большевиков вовсе не являлось обязательным
{392}. От друзей СССР требовалось быть сторонниками, а не товарищами.
Когда гости отбыли восвояси, доклады, поводом к которым стали юбилейные празднества 1927 года, оказались столь объемистыми, что межведомственная комиссия, созданная для выявления наиболее значительных «недочетов» системы, объявила своей целью создание архива для статистического изучения всех материалов. Большинство из отмеченных комиссией проблем были присущи практике визитов иностранцев на протяжении всего межвоенного периода: дезорганизация, несостоявшиеся встречи, пропажа багажа, плохой сервис в гостиницах, слабо подготовленные гиды. Некоторые служащие ВОКСа оставляли для себя лучшие театральные билеты. Нередко организаторам визитов недоставало дипломатичности: интеллектуалы, пожелавшие встретиться с рядом меньшевиков в Закавказье, получили ответ, что они могут встречаться с какими угодно меньшевиками, но в собственных странах. Женщины-делегаты из группы так называемых работников умственного труда отметили тяжелые условия работы на текстильной фабрике
{393}. Все эти «недочеты» были типичными, и их едва ли можно было устранить — они проистекали из общих условий жизни страны и людских ошибок.
