(Пенсильванский университет. Библиотека редких книг и рукописей. Бумаги Теодора Драйзера.)
Сын немецких эмигрантов, выросший в нищете, он всю жизнь оставался радетелем бедных и ущемленных в правах, и это, разумеется, было главным в его творчестве, что привлекало советских критиков и издателей. За четверть века до приезда в СССР писатель отбросил строгие принципы своего католического воспитания и впоследствии категорически отвергал любую установленную религию, что проявилось как в его сочувствии к официальному советскому атеизму, так и в его нередких сравнениях коммунизма с католической догматикой.
Интеллектуальное формирование Драйзера пришлось на период 1890–1914 годов. Работая в 1890-х годах журналистом, он развил в себе предприимчивость самородка и испытал мощное влияние столь популярного тогда социал-дарвинизма. Позже, обратившись в своих произведениях к вопросу о роли великих космических (а в 1920-х годах — социальных) сил в жизни людей, он отрицал принцип выживания наиболее приспособленных как оправдание богатства и успеха, однако постоянно возвращался к теме лидера, big mind — финансиста или промышленника, позднее — великого художника, ведущего за собой «стадо». В 1910-х годах писатель жил в Гринвич-Виллидж, квартале разраставшейся нью-йоркской богемы, и отрицание американской буржуазной морали также стало важной составляющей его творчества. В этом же ряду надо упомянуть его отрицание брака и постоянные любовные связи.
Таким образом, в 1910–1920-х годах появилось, по выражению Р. Мукерджи, два Драйзера: один — защитник бедных и угнетенных, второй — социал-дарвинистски настроенный поклонник культа успеха, великая личность, творец, не связанный условностями. В сущности, свойственная Драйзеру особая смесь социал-дарвинизма и чувства социальной ответственности, детерминизма и грубоватого индивидуализма формировала многослойную структуру, которая политически не была полностью ни «левой», ни «правой». Когда в 1920-х годах советские издательства начали публиковать переводы его произведений, они, как правило, видели лишь «прогрессивного» Драйзера. В конце 1926 года серьезный молодой марксист и литературный критик, выпускник Института красной профессуры Сергей Динамов, позже подружившийся с Драйзером в Москве, вступил с ним в переписку. Он задал писателю предсказуемый вопрос — поддерживает ли тот социализм и что думает о советском коммунизме. Драйзер ответил в типичном для него эпатажном стиле, разыгрывая простака из народа: он-де не имеет общих «теорий жизни», не знает решений политических и экономических проблем — и «в конечном итоге мы ничего не можем сделать»
{403}.
В письме Сталину Каменева обвиняла Кеннел в том, что та оказала «скверное влияние» на «великого американского писателя-реалиста», тем самым устанавливая буржуазный первоисточник критических суждений Драйзера. Неясно, знала ли Каменева, что у Кеннел и Драйзера начался роман вскоре после их встречи. Конечно, американец и американка часто предпринимали меры, чтобы избежать услуг приставленных к ним гидов ВОКСа. Один из этих последних — «безвкусно одетый» и «довольно умный» Тривас, сопровождавший их в поездке в Ленинград, однажды спросил Кеннел, заговорщицки подмигивая: «Между нами говоря, мы вроде бы должны справляться со стариком, не так ли?»
{404} Писатель подозревал Триваса в заигрываниях с Кеннел и относился к нему с оттенком антисемитизма: позднее он называл Триваса евреем-приспособленцем и «жуликом», будто бы лишь прикидывавшимся коммунистом
{405}.
Мир узнал о путешествии Драйзера в основном благодаря его книге «Драйзер смотрит на Россию», изданной в 1928 году, которую Кеннел помогала редактировать. Этот по большей части спешно написанный, сбивчивый очерк был основан в том числе на материалах ВОКСа и освещал политические и социальные аспекты советской системы, к обсуждению которых автор был плохо подготовлен. Вернувшись в США, Драйзер уже не так махал кулаками и, работая затем над книгой, существенно приглушил критику советского строя.
В противоположность этой книге дневник Драйзера — замечательный документ, и по истории его создания, и по содержанию. Фактически основная его часть писалась в путешествии не кем-нибудь, а Кеннел, вечерами; по указанию Драйзера она сразу писала от первого лица, т.е. прямо за него. По возвращении в Америку Драйзер внес в записи Кеннел некоторые поправки, но в основном текста не изменил, рассыпав там и сям заметки и наблюдения от себя. Итак, Кеннел делала записи от лица Драйзера, зная, что они будут прочитаны человеком гораздо старше ее, чью магнетическую власть над собой она очень остро чувствовала. Хотя голоса и взгляды двух путешественников причудливо переплетались, позднейшие добавления Драйзера во многих случаях должны были «подправить» или смягчить впечатление, зафиксированное Кеннел. Дополнительная сложность состояла в том, что Кеннел, тогда еще проявляя лояльность к советской власти, передала некоторые части дневника (включая описание встречи Драйзера в гостиничном номере с оппозиционером Карлом Радеком) в ВОКС без ведома писателя
{406}.
В цитируемых ниже пассажах позднейшие вставки Драйзера даются курсивом, а написанное Кеннел — обычным шрифтом.
Связь между Драйзером и Кеннел длилась два с половиной месяца, и в течение всего этого времени путешественники много раз подолгу и горячо спорили о недостатках и достоинствах американской и советской систем. 24 ноября 1927 года в Гранд-Отеле они встретились с Сергеем Динамовым, и Кеннел тем же вечером записала: «Я вступил в спор с Динамовым об индивидуализме, или, точнее, об интеллектуальной аристократии как антиподе правления масс». Драйзер добавил: «Слабый ум и сильный ум получили каждый свою обычную долю в споре… Против коммунизма с его принудительным равенством я выдвинул международный, благотворный капитализм, который, вполне возможно, достигнет тех же результатов»
{407}.
[34] Динамов, игравший основную роль в переводах работ Драйзера и ставший в 1930-х годах крупным чиновником в Иностранной комиссии Союза писателей, был одним из тех самых советских посредников, которые нередко разрывались между личным восхищением своим иностранным подопечным, с одной стороны, и необходимостью защищать советскую идеологическую ортодоксию, с другой.
По словам Кеннел, Динамов ожидал получить большое «удовольствие» от общения с американским писателем, творчество которого он так усердно изучал издалека, однако в беседе с Драйзером ему то и дело приходилось с трудом подыскивать английские слова для защиты идеологических догм. «При коммунизме Рокфеллер и Гэри будут получать столько же, сколько свинопас? Вы хотите низвести каждое человеческое существо до единого уровня», — обвинял Драйзер. Кеннел записала их спор в тайный личный дневник, который позже и процитировала в собственной книге: «Бедняга был совершенно измучен этим испытанием, но время от времени он (Сергей) порывался атаковать». В тот раз Динамов парировал: «Вы защищаете интеллектуальную аристократию от власти масс. Все, что вы слышите и видите в Советском Союзе, вас не научило ничему. Мне стыдно за вас, Драйзер»
{408}. Личное восхищение Динамова великим писателем уступило место уверенности, что лицезрение советского мира должно «научить» иностранца многому.
