Деньги также играли немаловажную роль. Горький не вникал в финансовые детали — ими занимался его личный секретарь (и агент ОГПУ) Петр Крючков, который по этим вопросам телеграфировал личному секретарю Сталина Александру Поскрёбышеву
{461}. До 1932 года для Горького в Госиздате существовал специальный фонд, который содействовал быстрой пересылке средств за рубеж; когда этот канал перекрыли, писатель стал получать оплату с валютных счетов, открытых специально для выплат авторских гонораров, что и положило начало финансовым проблемам. По словам директора Госиздата, в тот год предназначавшаяся для Горького сумма составляла 40 тыс. рублей золотом, а средства, предоставлявшиеся всем издательствам СССР для выплаты гонораров в твердой валюте (прежде всего зарубежным авторам, среди которых были самые выдающиеся представители литературного мира, сочувствовавшие Советскому Союзу), — 100 тыс.
{462} Герберт Уэллс, поднимаясь по величественной мраморной лестнице в особняке Горького во время своего визита в СССР в 1934 году, обернулся к своему старому другу и спросил: «Скажи, хорошо быть великим пролетарским писателем?» Покраснев, Горький, по некоторым сведениям, ответил: «Мой народ дал мне этот дом»
{463}.
Соловки и социалистический реализм
Расположенная на далеких северных островах Соловецкая крепость-монастырь, которую Горький посетил и о которой писал в 1929 году, также являлась экспериментальным микрокосмом, но это было учреждение совершенно иного рода, чем обычно демонстрировавшиеся иностранцам. Построенная в XV веке как монастырь, крепость имела долгую и бурную историю, делавшую ее символичной в нескольких аспектах: это было выдающееся фортификационное достижение, центр религиозности и религиозного инакомыслия на Русском Севере и одна из самых строгих царских тюрем для православного духовенства и врагов русских царей. Гораздо позже, в 1920 году, Соловки стали концентрационным лагерем для пленных солдат и офицеров Белой армии, а в 1923 году здесь был создан Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН).
Во внутреннем делопроизводстве, однако, СЛОН продолжали обозначать как «концентрационный лагерь» — точно так же продолжал быть в ходу и употреблявшийся с ранних лет советской власти термин «принудительный труд». В 1930 году, значительное время спустя после расцвета теорий исправления в рамках советской пенитенциарной системы, все секретные лагеря НКВД были переименованы в «исправительно-трудовые учреждения» — само название этих заведений предназначалось для того, чтобы в лучшем свете показывать иностранцам примеры перевоспитания, такие как хорошо оборудованное учреждение для малолетних преступников в Болшево
{464}.
Юрий Бродский назвал Соловки, или, точнее, систему лагерей, управлявшуюся из бывшей крепости на одном из островов Соловецкого архипелага, «миниатюрным государством в государстве»: здесь были свой Кремль, своя политическая элита и разделенные на классы обитатели и даже своя валюта. Это была лаборатория — образцовое учреждение, если хотите, — для ВЧК (ГПУ), которая в период с 1922-го по 1928 год потерпела поражение в борьбе за контроль над лагерями своих конкурентов (комиссариатов юстиции и внутренних дел) и компетенция которой ограничивалась лагерем СЛОН и несколькими другими принадлежавшими ей учреждениями. Здесь разрабатывались новые методы, направленные на превращение принудительного труда в экономически выгодный, наряду с организацией интернирования с помощью небольшого количества охранников и использования особых привилегированных групп заключенных для поддержания дисциплины. После того как ОГПУ оказалось во главе расширяющейся системы лагерей в начале сталинского периода, «выпускники» Соловков стали источником пополнения кадров для множества лагерей нарождавшегося «архипелага ГУЛАГ». В 1929 году, который Сталин назвал «годом великого перелома», Соловки недвусмысленно упоминались в декретах как прототип концентрационных лагерей, при организации которых экономическая выгода и необходимость заселения новых территорий выдвигались на первый план
{465}.
[40]
Таким образом, Соловецкий лагерь стал «первопроходцем» при переходе от «изолирования» политических заключенных к поиску материальных выгод от них для государства и к заселению северных территорий. В 1924 году начальник ОГПУ Феликс Дзержинский специально упомянул Соловки как образец для расширяющейся системы принудительного труда и продуктивного использования незаселенных территорий. Эти функции он четко отделял от задачи перевоспитания преступников, являвшейся первостепенной в ранней советской судебной теории
{466}. Одно из свидетельств приписывает бывшему нэпману-предпринимателю, сидевшему на Соловках, идею извлечения экономической выгоды из принудительного труда, которой и воспользовалось ОГПУ
{467}. В 1926 году с лагерем был заключен договор на поставку древесины за рубеж (за валюту).
Но в то самое время, когда соловецкая модель лагеря тиражировалась по всему ГУЛАГу и количество лагерей и тюрем на Соловецком архипелаге и в других местах резко возросло, их доходность после нескольких лет интенсивной заготовки леса снизилась. В лагерях свирепствовал тиф, нормы питания сокращались, охранники зверствовали еще больше, а наказания становились все унизительнее. В результате имела место массовая смертность от истощения и настоящая эпидемия причинений себе различных увечий заключенными, стремившимися избежать смерти от непосильного труда. Московская комиссия, направленная в 1930 году в Соловецкий лагерь, вскрыла «страшные факты массового насилия по отношению к заключенным»: убийства, избиения прокаленными на огне прутами, различного рода пытки, такие как оставление непокорных узников на съедение комарам летом и на замерзание — зимой
{468}. Посещение Соловков Горьким совпало с этим кризисом и экономическим спадом в лагерной жизни.
Знаком, свидетельствовавшим о международной значимости, которую чекистское и партийное руководство приписывало визиту Горького на Соловки, являлось создание по заказу ГПУ почти в то же самое время полнометражной документальной картины «Соловки»
{469}. В фильме жесткая царская система интернирования противопоставлялась гуманному советскому перевоспитанию заключенных; картина снималась после некоторого улучшения условий содержания осужденных и при сценической репрезентации их самих, подобно тому, как это уже разыгрывалось во время визита Горького. «Боже, какая наглейшая и подлейшая инсценировка всех видов и сцен», — писал один заключенный, присутствовавший при съемке тех эпизодов, когда заключенные играют в шахматы и читают газеты. Специально с целью впечатлить Горького перед бараками высадили деревья, территорию благоустроили, асами бараки отмыли и покрасили. 21 сентября 1929года, через несколько месяцев после поездки Горького в июне того же года, в газете «Известия» появилась статья о снятом под патронажем ГПУ фильме, который широко демонстрировался по всему Советскому Союзу. В ней говорилось: «Фильм прекрасно разъясняет методы исправления и разбивает всякие нелепые выдумки об “ужасах ГПУ”… Надо бы показать его за границей». Или, как заявил в Клубе им. Дзержинского для иностранных технических специалистов рабочий, именовавший себя политическим эмигрантом из Латвии, «за рубежом существуют два страшных слова: “ГПУ” и “Соловки”. Картина “Соловки” рассеивает легенды о большевистской инквизиции, ее едва ли пустят за границу». Однако Горький, естественно, имел достаточный авторитет, чтобы достучаться до международной аудитории. Тот торжественный момент, когда почетный гость в заключение визита занес свое имя в лагерный «контрольный журнал» и добавил на обороте комментарий, характеризовавший лагерные условия как «отличные», стал важнейшей новостью, о которой лагерное начальство сразу же сообщило телеграммой лично Сталину
{470}. Играя роль знаменитого иностранца, Горький заключал свой пакт со сталинским режимом. Но делал он это по-своему — прежде всего его интересовали культурно-идеологические вопросы, т.е. он видел себя строителем новой культуры, а не пресмыкающимся лизоблюдом. Горький делал упор на принципиальное изменение человека; опровергая теорию Ломброзо о врожденной склонности к совершению преступлений, он утверждал: «Соловецкий лагерь особого назначения — не “Мертвый дом” Достоевского, потому что там учат жить, учат грамоте и труду»
{471}.
[41] Перевоспитание преступников свидетельствовало об успехе всего проекта превращения людей в коммунистов. Таким образом, в актив чекистов можно было занести очевидное культурное достижение, педагогическое чудо, которое, будучи правильно понятым массами советских граждан, может обеспечить стремление всех к единой цели. В общем, Горький описывал Соловки такими, какими они должны были быть, а не являлись в действительности. Цикл его очерков о путешествии «по Союзу Советов» можно считать прообразом социалистического реализма
{472}.
