В свете этого отрицание Комиссией по внешним сношениям при ВЦСПС обвинений в эксплуатации принудительного труда, выдвинутых иностранцами, посещавшими страну в качестве членов рабочих делегаций в 1931 году, является удивительным и свидетельствует, что метод кампаний в эпоху «великого перелома» вовсе не ограничивался ВОКСом. В циркулярном письме не просто возражали в ответ на сообщения западной прессы о массовом принудительном труде и «голоде» в СССР, а называли их «дикой ложью и полным абсурдом». Это дало дополнительную возможность заявить о всеобъемлющем превосходстве советской системы в смысле привилегий и условий жизни пролетариата. Интересно, что риторическое соревнование с капиталистическим миром вокруг жизненных условий в чем-то отличалось от советского «царства грез» розничного потребления, придуманного в 1930-х годах. Именно тогда стал развиваться потребительский сектор с отсылкой к западным универсальным магазинам, рекламирующий часто недоступные потребительские товары наряду с картинами в стиле соцреализма, изображавшими «жизнь, каковой она должна быть». Напротив, в эпоху «великого перелома» перед иностранными гостями (которым в то время демонстрировали образцовые дома рабочих в качестве неопровержимых доказательств успеха советской системы) звучали заявления, что жилищные и трудовые условия должны быть признаны наилучшими уже здесь и сейчас
{585}.
Практика экскурсионных туров по образцовым пролетарским квартирам и домам сопровождалась публикацией в 1931 году фоторепортажа под названием «24 часа из жизни московской рабочей семьи» в массовой газете Вилли Мюнценберга «Arbeiter Illustrierte Zeitung» («Рабочая иллюстрированная газета»). По словам Эрики Вольф, это было «просто фантастическое изображение условий жизни рабочих в Советском Союзе, предназначенное для распространения среди западных рабочих». Как показала Вольф, данная немецкая публикация не только глубоко повлияла на историю советской фотографии, но также стала коммунистическим пропагандистским ударом, направленным против германских социал-демократов, которые объявили эту подборку фотографий фальсификацией. В качестве хорошо спланированного ответного хода московская семья Филипповых снова и снова демонстрировалась иностранным делегациям — даже после того, как в СССР была опубликована подборка тех же фотографий, но специально измененных для местной аудитории, более знакомой с советскими условиями
{586}. Как известно, в ходе реальной, а не фотографической экскурсии обмануть иностранцев было значительно труднее: так, британский политик-лейборист, побывавший в 1934 году в образцовом доме рабочего, сделал вывод, что население страдает от плачевных условий жизни, т.е. абсолютно обратный тому, которого от него ожидали
{587}. Тем не менее претензии советского режима в разгар катастрофы «великого перелома» на признание жилищных условий в СССР наилучшими были не только значимы в плане восприятия их очевидцами тех лет, но также имели долговременные последствия, возродившись в новом качестве с наступлением культурной холодной войны
{588}. Режим кампаний эпохи «великого перелома» способствовал распространению подобных беспочвенных и нарочито подчеркивавших соперничество с Западом претензий.
В это время ВОКС уже подвергся существенной перестройке, хотя в разгар важнейших политических событий той эпохи последствия данной перестройки едва ли обсуждались даже негласно. В 1920-е годы участие выдающихся представителей беспартийной интеллигенции в зарубежных культурных отношениях, осуществлявшееся через культурные и научные «секции» ВОКСа, изначально могло быть камуфляжем статуса Общества как независимого, но это участие быстро обрело ключевую роль в делах организации и планах Каменевой. Теперь же интеллигенция и ведущие сторонники нэпа в партии попали под удар, научно-дисциплинарные секции быстро отмерли, что серьезно изменило саму природу организации
{589}. На смену секционной работе пришла новая готовность к агрессивной мобилизации советской науки и авторитетных в области культуры фигур для участия в следующих одна за другой международных кампаниях.
23 ноября 1930 года — за два дня до начала показательного процесса «Промпартии» — ВОКС созвал ученых, писателей и художников, чтобы заставить их подписать официальное заявление с осуждением «вредителей» (чья виновность была заранее предрешена), которое предполагалось использовать при создании нужной картины процесса за границей. Чтобы заставить видных беспартийных деятелей науки и культуры подписать требуемое заявление, организаторы этой кампании прибегли к плохо скрытым угрозам: «[Процесс “Промпартии”] дает советским ученым и художникам лишний повод выявить свое отношение к советской власти, с одной стороны, и к ее врагам — с другой»
{590}. С развалом «секций» для интеллигенции ВОКС остался даже без фигового листка, изначально прикрывавшего его фальшивые притязания на статус неправительственной организации.
Громкие лозунги пропагандистских кампаний скрывали большие внутренние неурядицы. Чиновники ВОКСа по-прежнему пытались достичь превосходства своей организации в сфере культурных отношений с заграницей, однако период роста и развития Общества явно остался позади. Если Каменева регулярно и активно пользовалась своим прямым доступом к высшему партийному руководству, то теперь появились жалобы на то, что ее преемник Петров слишком обременен своей работой над «Большой советской энциклопедией». Он работал в ВОКСе всего по два-три часа в день, и то в основном лишь участвуя в торжественных приемах по случаю прибытия иностранных высокопоставленных лиц. Важнейшие посты в организации оставались вакантными. К большой досаде уполномоченных ВОКСа за границей, из Москвы к ним поступали материалы в еще более хаотичном виде, чем ранее, к тому же практически не принимались в расчет различия между странами-получателями. Быстрый рост значимости «Интуриста», как уже указывалось выше, серьезно подорвал позиции ВОКСа и поставил его в зависимое положение в смысле доступа к переводчикам, гидам и гостиницам, причем до такой степени, что в 1931 году представитель ВОКСа в Ленинграде сам предложил вариант «поглощения» своего представительства главным конкурентом в туриндустрии. Тревогу и ярость «ударников» ВОКСа, планировавших собственную кампанию по делу «Промпартии», вызвал отказ их организации предоставить им билеты на показательный процесс, что они совершенно справедливо расценили как явную потерю Обществом остатков авторитета
{591}.
Утрата ВОКСом былого статуса в сочетании с хаосом новой эпохи сделали Общество легкой мишенью для зловещих обвинений в нарушении секретности, в то время как подозрительность в отношении связей с заграницей становилась все более характерной чертой политической культуры. Появлялись новые меры, направленные на ограничение контактов с иностранными визитерами. В 1931 году персонал ВОКСа был обвинен в «некритическом оживленном общении» с иностранцами и небрежном обращении с посылками из-за рубежа. Любые проявления подобного поведения представлялись как помощь разведывательным службам враждебных стран; схожие обвинения вновь в изобилии появятся в печати в годы Большого террора. Примерно в это же время в официальных и полуофициальных заявлениях защита от разрушительного капиталистического вмешательства (вместо избирательного импорта наиболее полезных достижений науки и культуры западных стран) начала рассматриваться в качестве главной задачи организации. ВОКС должен был стать «фильтрующим и контролирующим органом» для всех «чужих культурных течений», проистекающих из-за рубежа
{592}. «Великий перелом» повысил риски, связанные с работой с иностранцами, несмотря на то что в течение этого периода угроза «заражения» от них определялась в классовых терминах, т.е. как близость не к иностранцам per se, а к западной интеллигенции и буржуазии.
