Что касается Великобритании, то местный политический и культурный ландшафт не являлся столь благоприятным, чтобы можно было превратить посольство в Лондоне в просоветский интеллектуальный и культурный центр. Тем не менее и в этом учреждении работали такие выдающиеся и талантливые дипломаты, как, например, бывший меньшевик Иван Майский, сыгравший весьма существенную роль в деле привлечения западных интеллектуалов на сторону коммунизма. Подобно Аросеву и прочим пламенным революционерам своего поколения, Майский уже имел весьма длительный опыт работы в Западной Европе. Английским и французским он овладел еще во время своей эмиграции, начавшейся в 1908 году. В 1920-х годах он наладил тесные связи в системе культурной дипломатии Каменевой, а в 1932-м был назначен советским послом в Лондоне (и занимал эту должность до 1943 года)
[57].
Поглощенность Майского делами английского Министерства иностранных дел и политического истеблишмента особенно подчеркивалась слабостью Коммунистической партии и вообще леворадикального политического крыла в Британии. Являясь протеже наркома иностранных дел М.М. Литвинова, Майский был направлен в Лондон в 1932 году (т.е. в тот самый момент, когда советское руководство, как мы увидим в следующей главе, пыталось завербовать ультраправых националистов в Германии) с миссией улучшения отношений с британскими консерваторами
{663}. При этом, однако, в 1930-е годы в Британии (возможно, впервые) появилась более-менее многочисленная радикальная интеллигенция и (опять же впервые) усилиями таких деятелей, как Джон Стрейчи, Гарольд Дж. Ласки и супруги Вебб, советский коммунизм стал рассматриваться как «респектабельное» явление. Так, Сидней и Беатрис Вебб — представители элиты, для которых важнее политических различий нередко были «семейные, школьные, университетские, профессиональные и клубные узы»
{664}, — стали для Майского тем звеном, которое позволило связать высокую политику Министерства иностранных дел и общественное мнение британских интеллектуалов. Проведя один из многочисленных уикендов в Пассфилд-Корнер (загородном доме Веббов), Майский оставил в своем дневнике запись о том, как он любит этот тихий островок интеллектуальной жизни, где книги и рукописи ценятся намного выше, чем какие-либо проявления роскоши
{665}.
Впрочем, почтительное и даже благоговейное отношение Майского к Веббам не мешало ему весьма практично использовать свои визиты для формирования взглядов супругов на СССР, поскольку как раз в это время они работали над своим монументальным двухтомным трудом, посвященным советскому коммунизму. Когда в 1933 году Беатрис Вебб была охвачена самыми сильными сомнениями относительно голода и жестокостей коллективизации, она записала в своем дневнике, что Майский во время очередного уикенда, проведенного в Пассфилде, «успокоил нас по поводу нехватки еды… Весенняя посевная уже начала давать хорошие результаты». Перед самым выходом в свет «Советского коммунизма», в марте 1935 года, Майский провел с супругами еще один уикенд, углубившись в доказательства: «Он исправлял и дополнял наши утверждения или критиковал наши выводы». После публикации книги Майский устроил в советском посольстве праздничный обед для сорока почитателей таланта супругов Вебб
{666}. В своих довольно известных мемуарах дипломат с гордостью описал собственное влияние на Веббов: по его словам, их книга представляла собой «большую идеологическую победу Советской страны»
{667}. Но близкое общение с выдающимися западными интеллектуалами для советских посредников было не просто престижным: для них привлечение фигур подобного масштаба на сторону СССР обычно означало блистательный карьерный взлет.
При этом в своих воспоминаниях Майский даже не упоминает о том, что же он сам вынес из отношений с Веббами, хотя в его неопубликованном дневнике мы все же находим соответствующие указания — несмотря на то, что даже подобные записи дипломат вел с большой осмотрительностью. Конечно, когда дело касалось советской системы, Сидней и Беатрис могли проявлять «ученое невежество», но это отнюдь не мешало им оставаться тонкими наблюдателями в отношении личностей и тенденций во внутренней и внешней политике Великобритании. Во время уикендов, проведенных с Веббами, Майский нередко просил их совета и после подробно записывал их мнение в свой дневник. В частности, Веббы согласились с дипломатом в том, что «консерваторы могут позволить себе роскошь большей смелости в отношении СССР». После одного из уикендов, проведенных в Пассфилде в 1935 году, Майский в своем дневнике назвал Веббов «сливками мировой интеллигенции»
{668}.
Возможно, среди сталинистов-западников самое значительное восхищение выдающимися друзьями Советского Союза из числа западных интеллектуалов демонстрировал А.Я. Аросев, занимавший пост председателя ВОКСа с 1934 года и вплоть до своей гибели в период массовых репрессий в 1937 году. Внутренне терзавшийся и метавшийся между своими политическими амбициями и культурной ориентацией на Запад, Аросев в 1935 году сопровождал до польско-советской границы свою жену-чешку Гертруду Фройнд, ехавшую за рубеж. Застряв на пограничной станции Негорелое, на самом западном краю СССР, он оставил в своем дневнике следующую запись, отражающую сентиментальное западничество, которое — будучи высказано советским чиновником сталинской эпохи — может показаться шокирующим: «Я долго шел в ту сторону, где исчез поезд. Как скиф или монгол я таю в себе великую тоску по Западу… Я обожаю Запад и хотел бы идти за солнцем»
{669}. Это эмоциональное родство окрашивало и его отношения с европейскими интеллектуалами, особенно в эпоху Народного фронта, а также давало ему возможность питать надежду на то, что лучшие элементы европейской и советской культур могут быть если и не окончательно слиты воедино, то хотя бы объединены взаимовыгодным союзом.
При этом с советскими политическими реалиями сталкивалась не только европейская сторона личности Аросева, но и его идентичность в качестве писателя, человека высокой культуры и представителя интеллигенции. Действительно, Аросев разделял те же взгляды на взаимоотношения между властью и культурой, что были центральными и для многих из западных интеллектуалов, становившихся попутчиками Советского Союза. В то же время он пропускал эти взгляды через фильтр ожесточенных дебатов о взаимоотношениях между рабочими и интеллигенцией, которые давно велись в рамках революционного движения
{670}. Аросев стремился реализовать собственные политические амбиции при помощи пространных писем Сталину, а в дневнике жаловался на свою неудачу в роли «творца культуры». «Ах, мой дневник! — писал он 6 марта 1935 года. — Пишу его как мой странный отчет перед самим собой и перед никем. Пишу по вечерам… Мне, собственно, нет времени писать дневник… Потребность писать — потому что я круглый сирота, и неудачник, и одинок…»
{671}
