То, что здесь описывается, как раз и представляет собой фюзис, сплетение обрывков и обрывки сплетений. А религия и философия – клей? Сначала, может быть, и клей, но потом резец, учреждающий новое переформатирование, такое, в котором профили сцеплены уже не с вазой, а, допустим, с высшим авторитетом, чтобы не было даже шанса разглядеть в них вазу или колоду карт. Ради великого переформатирования годятся всякие кусочки, а зияющие дыры можно научиться не замечать. Окончание разговора двух инспекторов очень примечательно:
«– …История – картина броуновских движений, статистический танец частиц, которые не перестают грезить об ином мире…
– Может, и Бог существует время от времени? – подал негромкую реплику Шеппард. Подавшись вперед, он отрешенно слушал то, что Грегори, не смея поднять глаз, с трудом выдавливал из себя.
– Возможно, – равнодушно ответил Грегори.
– А периоды его отсутствия весьма продолжительны, не правда ли?..
– Возможно, и мы… – начал он и замялся. – И мы возникаем только время от времени. Подчас мы просто исчезаем, растворяемся, а потом внезапной судорогой, внезапным усилием, соединяя на минуту распадающееся вместилище памяти… на день становимся собой…»
[42]
Проницателен был Лем, хотя и смешал два последовательных уровня реальности и еще кое-что. Да, Бог, сущий в своей непостижимости, взывает к одновременной реальности вазы и профилей. Никакое суммирование в общем порядке причинения не приблизит к Господу, разве что чудо природы в целом, и то если божественный статус придать способности стягивать лоскутки, ставить заплатки, заглаживать разрывы, зализывать раны. Природа как осуждающий вердикт, как запретительный знак, вынесенный ветвлению миров, знак «стоп» для дурной бесконечности – вот событие, ближе всего подходящее к описанию творения из ничего. Но сам механизм замедлений, повторений и стягиваний в процедурном смысле не содержит ничего божественного. Слепая сила броуновского движения, сшивающая из лоскутов и пространство, и объекты в нем, лучше всего описана Гоголем под именем красной свитки. Каким бы изящным ни был фасон красной свитки, сползание фрагментов есть аутопоэзис материи, не требующий никакой боговдохновенности. Бог же пребывает в непостижимой реальности одновременной действительности вазы и профилей, которая не подлежит каузальному объяснению, ибо предшествует вязкой каузальности повседневности. Этой вязкости чаще всего достаточно, чтобы уберечь бочок, однако всякое случается, и поэтому, помимо хранящих сил природы, на нас наброшен еще купол блаженного забвения, через который проходят только короткие всхлипы.
Скелеты в шкафу
(ассортимент тел и репертуары телесности)
1.
Их прячут, о них не говорят, но, похоже, все знают, что у каждого есть свои скелеты в шкафу. Скелет может очутиться в шкафу, это довольно естественно, пожалуй, по степени вероятности такая возможность идет сразу после могилы. Та к что главная тайна состоит не в этом, а в том, что в шкафу, если присмотреться, есть не только скелеты, но что-то такое, от чего скелеты настойчиво отвлекают внимание.
Когда-то в детстве мне приснился сон, который стал для меня и до сих пор является важнейшей иллюстрацией к идее времени. Во сне я открываю шкаф с тяжелым предчувствием. Он стоит в комнате, которая мне знакома, знаком и сам шкаф, только почему-то прежде он никогда не открывался, просто стоял, не останавливая на себе даже беглого взгляда. И вот я понимаю, что деваться некуда, мне предстоит его открыть. Я оттягиваю (или сон оттягивает) это крайне нежелательное, опасное, но неизбежное событие. В шкафу ведь могут быть скелеты. Может быть, конечно, их там и нет, но содержимое никогда не открываемого шкафа представляет собой нечто такое, чего, пожалуй, лучше бы не видеть, нечто в духе Geheimniss, одновременно таинственное и жуткое. Я хожу по комнате, на шкаф даже не смотрю, но знаю, что этого знакомства мне сегодня никак не избежать. И вот, словно бы между делом, я его открываю.
И смотрю сначала искоса, проносящимся мимолетным взглядом, и вроде бы ничего ужасного. Нет скелетов. Скелетов нет, в шкафу висит одежда: плащи, пиджаки, платья. Чего же я так боялся – теперь мой взгляд готов проскользнуть дальше, но вдруг я замечаю, что это все-таки не одежда. Это висят тела. Они как бы драпированы одеждой, прикрыты ею, что ли, но тем не менее это тела, словно бы сдувшиеся, оболочки, из которых выпущен воздух. Тела висели на вешалках, готовые к употреблению, и как бы шли по росту: сначала, слева, небольшие подростковые тела, потом побольше, настоящие, взрослые, потом какие-то более просторные тела. Я понял, что все они мои, их предстоит износить. Через пелену ужаса я заметил, что тел довольно много, но вздох облегчения не состоялся: может быть, удастся износить не все, не факт, что это предусмотрено. Я проснулся.
2.
Несколько дней этот сон не давал мне покоя, а потом на протяжении жизни иногда возвращался. Не сам сон, а воспоминание о нем. Не очень-то мне удалось его осмыслить в духе Фрейда, зато я нашел здесь ключевую подсказку в понимании проблемы возраста.
В моей собственной интерпретации сновидения сменились разные стадии. Сначала ход размышлений был примерно таков. Шкаф длиною (или объемом) в жизнь, если повесить в нем всю одежду, которую мы успеваем переносить за время этой самой жизни, – поместится ли такой шкаф-гардероб в комнате? Навскидку трудно даже определить. Но вот если бы вместо одежд мы изнашивали сменные тела – вот они вполне могли бы поместиться в стенном шкафу… И тут, конечно, разные версии приходили в голову. Может быть, тела сдаются в гардероб по мере изнашивания и выхода из строя, может, в каком-то шкафу уже есть все тела-оболочки, тела навырост – мы не можем увидеть их заранее, но по мере надобности подходим к шкафу и переодеваемся, надеваем уже подготовленное к этому моменту тело. А может (и так я когда-то для себя предвосхитил идею преформизма Лейбница), все тела готовы уже заранее, от рождения или даже раньше, и проблема только в том, успеем ли мы примерить и износить все имеющиеся тела от первого до последнего и известно ли это обстоятельство Тому, кто тела заготовил?
Далее меня занимала мысль: такого шкафа, конечно, нет, но вот ведь он приснился – к чему бы это? И как выглядел бы мир, существуй шкаф сменных тел на самом деле? Могли бы мы видеть все приготовленные тела сразу или только ближайшие, только предстоящие?
Но в один прекрасный день я вдруг понял, что такой шкаф существует. Просто мы носим его с собой и носим в / на себе. Он вмонтирован в то тело, которое можно назвать стационарным, в то, которое есть сейчас. Просто в соответствии с принципами общей теории относительности место, занимаемое объектом в пространстве, может быть минимизировано или даже виртуализовано в зависимости от места, занимаемого во времени. Передвижной шкаф выдвинут и развернут в измерении времени, и потому точка его крепления к этому телу в некоторой степени условна. Но все пожизненные тела уже с нами, хотя, быть может, не все сразу. Пожалуй, до конца идея еще не осмысленна, но некоторые выводы и сопоставления убеждают меня в том, что она верна, – и вообще это прекрасная модель для понимания возраста, и особенно детства.
