Проект «Звездные войны» использует иные инструменты, и его характеризует особый характер воздействия, который можно назвать сверх-искусственным. Когда-то первые снятые эпизоды эпопеи были прорывом в технике визуальности и в этом качестве, несомненно, произвели впечатление на зрителей. Но, как водится, вскоре достижениями Лукаса воспользовались и другие – такова, среди прочего, участь сверх-искусства – быть генератором искусства, подражающего естеству. Но это отнюдь не единственное предназначение сверх-искусственного.
Хотелось бы остановиться на сверхзадаче, направленной на то, чтобы синтезировать работающую матрицу неоязычества. В условиях, когда костры всесожжения погасли и опыт веры стал главным дефицитом господствующей цивилизации (а сверхъественное в свою очередь стало уделом маргиналов либо фигурой речи), на повестку дня действительно выдвинулось сверх-искусственное, способное быть мифом и чем-то большим, нежели текст, – матрицей, содержащей элементы действия и эталоны чувствования.
Конечно, задолго до Лукаса в этом направлении работал Вагнер, создавший «Нибелунгов», и при всем различии их проектов имеется и некоторое сходство – даже в степени одержимости. Любопытно, что главными героями неоязыческого мифа и эпоса оказываются не брахманы, а кшатрии, не маги, а воины. Сословие кшатриев, в отличие от брахманов и их незадачливых сегодняшних преемников, разного рода специалистов по словам, заклинания ставит не очень высоко, в их сокровищнице есть то, что превосходит все приемы волшебства. Уделяя заклинаниям и магическим формулам необходимое внимание, воины, взявшие на себя ответственность за этот мир, несравненно выше ставят доблесть, отвагу и бесстрашие. И чистоту помыслов, доходящую порой до детской наивности. Лучшие из новых героев сохраняют душу ребенка. Это очень верный ход в рамках нового мифа, поскольку мастера хитросплетений легко оттачивают мастерство друг друга в амбициозных состязаниях, но чистая, не изъеденная хитросплетениями душа обезоруживает их самих. Принцип «будьте как дети» Лукас без колебаний заимствует у христианства, соединяя его с элементами героического эпоса, посттехнократической утопии и многочисленными аппликациями визуальности, рожденными уже в собственной стихии кинематографа.
Лазерные мечи джедаев превратились в образцы для детских игрушек, космический корабль «Звездных войн» стал поводом для пародий, а общий интерьер фильма обрел статус радикальной дизайн-идеи. Это отнюдь немало, хотя подобное воздействие может оказывать и искусство, не претендующее на статус сверх-искусственного. Следует обратить внимание на более важное обстоятельство – на политическую мифологию республики, призванную произвести инъекцию «врожденного республиканства» – то, что катастрофически не удалось современным косноязычным политикам. Тут Лукас их решительно обыгрывает. Сегодняшний экологический миф тоже обрел должную укорененность на полях «Звездных войн»: наивность, «детскость» и зримость и здесь сработали в его пользу, и сам экологический миф хорошо вписался в фундамент синтетического алтаря новой бесхозной паствы. Главная проблема состоит, конечно, в быстрой устареваемости технического антуража, в стремительной экспроприации находок сверх-искусственного естественным, подражательным искусством. Но история еще не закончилась, проект открыт, и сотворчество возможно во многих измерениях. Если алтарь Лукаса не сработает, животворный огонь вспыхнет на каком-нибудь другом алтаре, но «Звездные войны» останутся в любом случае одним из первых образцов постсимволического производства, производства сверх-искусственного.
5.
Похоже, что начинается новый этап замены богостоятельности самостоятельностью. После того как «замена дарового на трудовое»
[115] обрела скорость необратимого кумулятивного процесса, дело дошло, наконец, до важнейшего участка производства сверхъестественного. Наука ничего здесь предложить не может, поскольку по определению все предложенное, обработанное и упорядоченное наукой является естественным – да и сама наука есть высшая автореференция естества.
В результате именно на этом участке и возникло отставание, близкое к тому, чтобы оказаться роковым. И единственно возможным способом восполнить дефицит – дефицит мерности субъекта и дефицит души – является перевод искусственного в сверх-искусственное, сотворение собственных богов и их обретение в качестве богов. Шизография и визуальная революция в случае глубокого доверительного сотрудничества могут запустить реактор сверх-искусственного излучения взамен остановившегося реактора по производству души.
Ссылаясь на Жижека
[116], можно сказать, что создание разрывов, не имеющих дна, представляет собой обустройство чрезвычайно странного иллюзиона, где падение может в итоге привести к взлету или к пропаданию, но точно не удастся вынырнуть на том же самом месте, то есть воспользоваться безопасными траекториями, над которыми веками работало искусство в борьбе со сверхъестественным. Вообще говоря, это ситуация радикального вызова. Изношенность экзистенциального ядра достигла наконец некой предельной точки, выход в трансцендентное полностью заблокирован в случае фаустовской цивилизации, разрывы и пропасти засыпаны песком политкорректности. Возникает, правда, вопрос: ну и что? Почему бы не обойтись совсем без трансцендентного под девизом «долой лягушачьи шкурки и чердаки с пауками!».
Дело в том, что метафизический ущерб невосполним, захлопнувшиеся туннели сверхъестественного оставляют на плаву лишь минималистский проект человеческого в человеке, проект, призванный разделить судьбу остывающей Вселенной. Да, установление связей внутри неочевидного, стягивание разнородного в континуум опыта, в ткань явлений представляют собой преемственность главного посыла Универсума: удержать и расширить фюзис. Человеческое, однако, – и в этом величайший парадокс – не умещается в упорядоченном, стандартизованном Универсуме, ему требуется Мультиверсум для того, чтобы предстать в качестве субъекта, требуется убежище в трансцендентном. Субъекты, схлопнувшиеся в естественном, природном, психологическом континууме, перестают быть интересными и друг другу, и самим себе.
Искусство подогревало и все еще подогревает этот интерес, так же как естествознание работает над инфраструктурой природы, делая ее (природу) все более проходимой. Но если искусство не выйдет на участок сверх-искусственного и не справится с важнейшими сверхдальними идентификациями, тогда проект Просвещения восторжествует окончательно, а проект души будет закрыт по причине исчезновения предмета. Тем самым собственноручно подписанный приговор западной (фаустовской) цивилизации будет приведен в исполнение – такова степень остроты проблемы. Подобно тому как дефицит йода приводит к депривации деятельности мозга, к прогрессирующему слабоумию, дефицит трансцендентного ведет к распаду субъекта, к его замене безопасными имитаторами.
Вот сестрица теряет свою потустороннюю идентификацию – но ее спасает скорая помощь брата. Увы, в общем случае в современном расщепленном мире для нее нет подходящей сверх-искусственной зацепки, а для брата, оказавшегося там, в свою очередь нет места в этом мире. Дело в том, что осуществить комплектацию души ни из прогрессии рассудочного (в смысле Гегеля) знания, ни из отходов производства естества (в смысле законосообразной природы) не получится, хотя в последнем случае самовозгорание души может произойти как самозарождение жизни из сваленных в углу тряпок. Дисбаланс, отставание на участке трансцендентного все более дает о себе знать.
