Капитан вошел в прихожую, бесцеремонно ткнул меня пальцем в диафрагму и потребовал:
– Вот ты у нас дипломированный филолог! Объясни мне, почему – «мент»? Неужели от слова «ментол»? Чувствую себя сродни мятной жвачке!
– Ну, ты не настолько свеж! – справедливо, но бестактно заметил Колян.
– Скорее, я предположила бы, что слово «мент» происходит от слова «ментор», что означает «наставник». – Я мудро разрешила лингвистическую загадку так, чтобы польстить угрюмому Лазарчуку.
– Или от слова «менталитет», что означает «сознание»! – Колян вновь влез непрошеным. – Тогда получается, что мент – это наиболее сознательный член общества!
– Послушайте, а нельзя ли что-нибудь придумать, чтобы обойтись без сомнительного слова «член»? – Лазарчук снова напрягся.
– Можно! – Я больно ткнула недипломатичного супруга локтем в бок и выпихнула его в комнату. Лазарчук прошел туда же, не дожидаясь приглашения. – Можно считать слово «мент» производным от слова «ментик», что означает…
– Мент, младший по званию! – весело хрюкнул не в меру остроумный Колян.
– Ментик – это мундир гусара! – с нажимом сказала я, за спиной сердитого Сереги показав некстати развеселившемуся мужу кулак. – Ведь милиционеры, как и гусары, люди в форме!
– И тоже денег не берут! – захихикал Колян.
Лазарчук посмотрел на него тяжелым взором, вздохнул, покачал головой и язвительно сказал:
– У вас тут настоящий «Клуб веселых и находчивых»! Нашли труп – и веселитесь! И отчего это некоторым на их жизненном пути то и дело жмурики попадаются? – Капитан обернулся и выразительно посмотрел на меня.
– Статистику знать надо! – не дрогнув, ответила я. – В нашей стране смертность существенно превышает рождаемость!
Лазарчук поднял брови, осмыслил мой неожиданный аргумент и неохотно кивнул:
– Действительно, принимать роды мне еще ни разу не доводилось, все больше к покойникам приезжаю…
Я довольно хмыкнула.
– Однако мы отвлеклись. Колян, пойдем, поговорим. – Серега снова взглянул на меня и насмешливо спросил: – Ты не против, мы уединимся?
– О, сколько угодно! Прошу сюда! – широким жестом я распахнула перед капитаном дверь детской. – За своего мужа я совершенно спокойна, он убежденный натурал!
– Заметь, Серега, в тебе Аленка не столь уверена! – съехидничал Колян. – Еще бы! Ты все время с мужиками да с мужиками – и днем, и ночью!
– Служба! Дни и ночи! – подхватив тему, с пафосом напела я.
Наш служивый друг-сыщик издал хриплый собачий рык и уволок хохочущего свидетеля в другую комнату, как волк теленка – сравнение навеяла соответствующая разница в габаритах Сереги и Коляна.
Закрыв за мужиками дверь, я прошла в кухню, чтобы посмотреть, чем занят ребенок.
Масяня получил от чрезмерно доброго папы в свое единоличное распоряжение килограммовый кулек конфет – сто их там было или меньше, уже не представлялось возможным выяснить. К моменту моей инспекторской проверки ребенок все до единой конфеты развернул, часть их съел, а что не съел – сложил аккуратной горкой посреди стола. Оказывается, конфеты Масе нужны были не столько для еды, сколько для творческой работы. Забравшись с табуретки на широкий подоконник, малыш старательно заталкивал фантики в щели между пластинами жалюзи.
– Ой, Колюша, что это? – спросила я.
– Красота необыкновенная! – очень серьезно ответил малыш и требовательно посмотрел на меня, ожидая похвалы.
Пришлось согласиться, что разноцветные бумажные язычки очень украсили скучные белые шторы. Мася остался маминой реакцией очень доволен и выразил желание оживить интерьер пищеблока путем размещения в нем множества машинок, кубиков и мягких игрушек. Я благословила труды юного дизайнера, только попросила не бросать мелкую плюшевую живность в кастрюлю с борщом. Мася данное условие великодушно принял и пошел в свою комнату за игрушками.
Я потихоньку подкралась к открытой ребенком двери детской и послушала, о чем говорят Серега и Колян. Ничего нового я не услышала. Направляемый точными вопросами Лазарчука, муж добросовестно, в деталях пересказывал драматические события сегодняшнего утра и как раз дошел до описания чувств, которые вызвал у него вид голого и мокрого Набалдашкина, насмерть пристукнутого оконной рамой.
– Уж поверь мне, это было мерзкое зрелище! – сказал он. – Волосатые ноги, дряблая задница и спина в жирных складках! Балде еще тридцати не было, а он так безобразно разжирел на сидячей работе!
Описанная Коляном картина была совсем не эротична, но я вдруг поняла, что должна это увидеть. Не для того, чтобы дать пищу своим ночным кошмарам, а чтобы лучше понять, что произошло. Я ведь не успокоюсь, пока не узнаю, какая-такая драма стряслась в квартире наверху, а от Лазарчука никаких объяснений не дождешься!
В восьмой квартире продолжала работать опергруппа, так что соваться туда смысла не было. Крайне маловероятно, что коллеги Лазарчука будут столь любезны, что организуют для меня небольшую экскурсию по местам жизни и смерти Игоря Набалдашкина. Значит, надо, пока не поздно, сбегать на бельевую площадку и посмотреть хотя бы на верхнюю половину Балды.
Масянька был занят делом и временно не нуждался в моем присутствии, Серега с Коляном – тем более. Я наконец-то сменила пижаму на нормальный наряд – джинсы и майку, сунула ноги в шлепки и тихонько выскользнула из квартиры.
На лестнице я никого не встретила, во дворе тоже было пусто. Половина восьмого – весьма ранний час для субботнего утра, нормальные люди в это время, как правило, еще спят. Я свернула за угол дома и остановилась перед заборчиком из старомодных кроватных спинок.
Эта бельевая площадка – далеко не самое посещаемое место в нашем дворе. Ею пользуются в основном одинокие бабули, у которых нет современных стиральных машин с отжимом и сушкой, да еще наша няня вывешивает на веревки детское бельишко, если приходится организовать экстренную ручную стирку.
Площадка примыкает к торцу нашей двухэтажки, с двух сторон ее ограждают вольно разросшиеся кусты, а с третьей – тот самый кроватный заборчик. Он был сооружен, чтобы на корню пресечь желание автовладельцев парковать свои машины на удобном забетонированном пятачке. Высота ограды не превышает семидесяти сантиметров, так что я легко могла ее перешагнуть, и сделала это без раздумий.
Ни одна из наших бабулек еще не успела спроворить постирушку, так что крупноразмерного белья на веревках пока не было, только Масины майка и трусики, забытые с вечера, флажками трепетали на ветру.
В отсутствие простынь и пододеяльников ничто не закрывало вид на интересующее меня окно второго этажа. Однако ожидаемого жуткого зрелища я не увидела. Окно набалдашкинской кухни, правда, было открыто, но голова покойника из него не торчала.
Я разочарованно вздохнула и уже хотела уйти, как вдруг из другого окна высунулась, извините за выражение, задница!
