Анатолий Рыбаков:
«Жестом руки приветствуя собрание, Сталин направился в президиум.
Овация превзошла все предыдущие. “Ура любимому Сталину!” И зал загремел: “Ура!”, “Ура!”, “Ура!” Какая-то девушка вскочила на стул и крикнула: “Товарищу Сталину – комсомольское ура!” И снова понеслось по рядам: “Ура!”, “Ура!”, “Ура!”
Овация длилась минут десять. В зале продолжали стоять и аплодировать, выкрикивать “Ура!”, “Любимому Сталину – ура!”»
«Очищение» страны
Чистить партию и страну от своих оппонентов Сталин не прекращал.
Вальтер Кривицкий:
«Сталин проводил свою чистку не так, как это сделал Гитлер 30 июня 1934 года. Гитлер стоял перед лицом организованной и бросившей вызов оппозиции, и удар его был молниеносен. У Сталина не было такой оппозиции, он столкнулся с общим глубочайшим недовольством, и его задача заключалась в том, чтобы пресечь действия потенциальных лидеров какого-либо движения, не допустить их к власти. Поэтому Сталин выжидал, продвигаясь к своей цели шаг за шагом».
Эти «шаги» вождя были почти незаметны. Кто, скажем, обращал тогда внимание на то, что на тех или иных постах появлялись новые руководители? А 21 мая 1935 года с должности начальника Иностранного отдела ГУГБ НКВД СССР был снят Артур Артузов. Вместо него назначили Абрама Слуцкого. В мае того же года заместителя наркома по иностранным делам Григория Сокольникова вдруг назначили первым заместителем наркома лесной промышленности СССР. Это было явным понижением.
А руководитель Специальной группы особого назначения (СГОНа НКВД СССР) Яков Серебрянский отправился в очередную нелегальную командировку в Китай и Японию.
О том, зачем члены СГОНа НКВД ездили за рубеж, написал Борис Бажанов:
«В 1935 году летом в Трувиле я купил русскую газету и узнал из неё, что русский беженец Аркадий Максимов то ли упал, то ли прыгнул с первой площадки Эйфелевой башни. Газета выражала предположение, что он покончил жизнь самоубийством».
Это “самоубийство”явно организовали и устроили сотрудники «группы Яши».
18 мая произошла катастрофа с самым большим самолётом того времени – восьмимоторным АНТ-20 «Максимом Горьким». Сопровождавший его истребитель стал делать над ним мёртвую петлю, но, потеряв скорость, рухнул на самолёт-гигант. Погибло 49 человек.
А в некоторых газетах вдруг появились статьи, критикующие пьесу Ильи Сельвинского «Умка белый медведь». Её автор 28 июня (в очередном письме в Ленинград) высказался по этому поводу так:
«Когда в “Нашей биографии”я писал:
Мы путались в тонких системах партий,
Мы шли за Лениным, Керенским, Махно,
Отчаивались, возвращались за парты,
Чтоб снова кипеть, если знамя взмахнёт,
то это была та смелость, которой не было у Маяковского никогда…
Кто из поэтов посмеет признаться, что он халтурит? Асеев что ли? Или Безыменский? Кирсанов? Я, человек наименее всех их имеющий основания говорить о себе, как о халтурщике, – говорю о своём стихотворении “Мы переделываем мир” как о халтуре.
“Я знаю себе цену, я презираю шпану, которая пытается остановить моё движение”, – вот что я всегда буду внушать критической сволочи, которая пытается спровоцировать меня на самоубийство.
Я единственный в стране поэт, который разрешает себе всё. За это меня лишили премии на конкурсе пьес, за это меня не выбрали в правление, не пустили в Париж.
Ну и чёрт с ними! Буду терпеть…
Пусть бьют! Пусть фронт! Мы ещё посмотрим, чья возьмёт!».
А Григорий Зиновьев, отбывавший срок в Верхнеуральском политизоляторе, в это время вёл записи, в которых обращался к Сталину:
«Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Вас и других членов Политбюро на портретах в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение».
Но бывшие революционеры, сидевшие до революции в тюрьмах, отправлявшиеся на каторожные работы, а затем вступившие в «последний и решительный бой» с царизмом, новых кремлёвских вождей уже не интересовали. В середине 1935 года было ликвидировано Общество старых большевиков и Общество бывших политкаторжан.
В июле 1935 года энкаведешники снова арестовали поэта Павла Васильева. Его обвинили в «злостном хулиганстве» и осудили на год тюремного заключения. Из рязанской тюрьмы, где Васильев отбывал срок, он отправил в Москву письмо жене, написав на конверте:
«Чтоб почтальоны долго не искали,
Им сообщу с предсумрачной тоской:
Москва, в Москве 4-я Тверская,
Та самая, что названа Ямской,
На ней найди дом номер 26,
В нём, горестном, квартира десять есть.
О, почтальон, я, преклонив колени,
Молю тебя, найди сие жильё
И, улыбнувшись Вяловой Елене,
Вручи письмо печальное моё».
27 июля 1935 года начался ещё один судебный процесс, на котором рассматривалось дело «Кремлёвской библиотеки и комендатуры Кремля». Главным обвиняемым был Лев Каменев. Кроме него на скамье подсудимых оказалось ещё тридцать человек (среди них – уборщицы правительственных зданий, швейцар, телефонистка, работники кремлёвской библиотеки и даже одна домохозяйка, родственница Каменева). Военная коллегия Верховного суда СССР на закрытом заседании (без участия государственного обвинителя и защиты) приговорила Каменева к 10 годам тюремного заключения (за подстрекательство к совершению террористического акта в отношении Сталина). Ещё двое были приговорены к расстрелу, остальные получили разные сроки тюремного заключения.
Тем временем Герой Советского Союза лётчик Сигизмунд Александрович Леваневский добился разрешения на перелёт на самолёте АНТ-25 по маршруту Москва – Северный полюс – Сан-Франциско. Лететь ему предстояло с экипажем: Георгий Филиппович Байдуков (второй пилот) и Виктор Иванович Левченко (штурман). Старт состоялся в начале августа.
Биографы лётчика Валерия Чкалова пишут:
«В тот день, когда самолёт Леваневского поднялся в воздух и взял курс на Арктику, Валерий Чкалов запёрся у себя в квартире и крепко напился с горя. Ведь это была его, Чкалова, мечта – перелететь через Северный полюс!
Но случилось так, что Леваневский не долетел ни до полюса, ни, тем более, до Америки: взлёт был неудачным, в системах что-то нарушилось, и началась утечка масла. Пришлось сесть между Москвой и Ленинградом. Причём посадка была такой неудачной, что на борту самолёта начался пожар. “Эх, такое дело загубили! – сердился Чкалов. – Теперь всё, баста! Запретят перелёт. Хотя, чем чёрт не шутит, может, стоит побороться? Только теперь я возьмусь за это дело сам!”»
