В июле 1943 года Владимиру Маяковскому исполнилось бы 50 лет.
Аркадий Ваксберг:
«В 1943 году Лиля дома – без всякой парадной помпы – устроила скромное торжество по случаю пятидесятилетия Маяковского. Вечером начинался комендантский час, поэтому празднество было решено провести днём. Гости приходили со своей провизией, но достать выпивку почти никто не сумел».
Василий Васильевич Катанян:
«На 50-летие Маяковского Лиля Юрьевна в виде изысканного десерта сварила сладкую манную кашу, и все ели её холодную, присыпая корицей. Вообще-то в день рождения Маяковского ЛЮ всегда делала его любимое блюдо – вареники с вишнями. Но в сей голодный военный год муку нигде нельзя было купить, и ни у кого из знакомых её тоже не было: ею не разрешено было торговать.
На юбилей поэта пришло много народу, пришли днём (комендантский час!), каждый принёс что мог, и Лиля Юрьевна в хрустальном бочонке смешала крюшон – его всегда ставили на стол во время заседаний ЛЕФа».
Воспоминания о тех временах оставил и поэт Сергей Михалков, написавший:
«Летом 1943 года правительство страны приняло решение о создании нового Государственного гимна СССР взамен “Интернационала”».
Да, начиная с 1918 года гимном страны Советов был «Интернационал», написанный в 1888 году французами: композитором Пьером Дегейтером и поэтом Эженом Потье. Перевод на русский язык сделал в 1902 году поэт Аркадий Коц.
В создании нового гимна приняли участия многие советские поэты и композиторы. Написали свой стихотворный вариант и 30-летний Сергей Михалков вместе с 43-летним журналистом Эль-Регистаном. Оба были тогда военными журналистами и находились на фронте. И вдруг осенью 1943 года…
Сергей Михалков:
«И вдруг нас вызывают в Кремль, к Ворошилову…
– Товарищ Сталин обратил внимание на ваш вариант текста! – говорил, обращаясь к нам, Ворошилов. – Очень не зазнавайтесь. Будем работать с вами… Посмотрите замечания Сталина. Вы пишете: “Свободных народов союз благородный”. Товарищ Сталин делает пометку: “Ваше благородие?”Или вот здесь: “…созданный волей народной”. Товарищ Сталин делает пометку: “Народная воля?” Была такая организация в царское время. В гимне всё должно быть предельно ясно. Товарищ Сталин считает, что называть его в гимне “избранником народа” не следует, а вот о Ленине сказать, что он был “великим”».
Всё, что требовал Сталин, авторы гимна выправили и вернулись на фронт.
Под звуки гимна
В книге «Непридуманное» Лев Разгон написал о том, как ему доводилось выслушивать рассказы дочерей Екатерины Ивановны Калининой о судьбе матери:
«Страшновато – даже для меня – было слушать о том, как много и часто Калинин униженно, обливаясь слезами, просил Сталина пощадить его подругу жизни, дать ему возможность хоть перед смертью побыть с ней… Однажды, уже в победные времена, разнежившийся Сталин, которому надоели слёзы старика, сказал, что ладно – чёрт с ним! – освободит он старуху, как только кончится война!..
И теперь Калинин и его семья ждали конца войны с ещё большим, возможно, трепетным нетерпением, нежели прочие советские люди».
Однажды судьба столкнула Льва Разгона с приехавшим в лагерь полковником (заместителем начальника Санитарного отдела ГУЛАГа). Полковник рассказывал лагерному майору о своей встрече с зятем «самого Михаила Ивановича Калинина», который-де служит армейским хирургом и находится «в таком-то месте». Лев Разгон не удержался и уточнил:
«Я сказал полковнику, что зять Калинина сейчас является главным хирургом такого-то фронта и находится совсем в другом городе… Полковник некоторое время молчал, потом повернулся ко мне и с убийственной вежливостью спросил:
– Извините, но ОТКУДА ВЫ ЭТО ЗНАЕТЕ?
Это было сказано так, что моя честь не могла это стерпеть. И я совершенно спокойно ему ответил:
– Мне говорила это его жена, Лидия Михайловна… Недели две назад.
– Где?
– В Вожаеле».
Вожаелем назывался посёлок, в котором и располагался Устьвымлаг.
Лев Разгон продолжает:
«На этот раз реакция полковника была мгновенной:
– Нет, я ничего совершенно не понимаю! Что могла Лидия Михайловна делать здесь, в Вожаеле?.. Майор! Вы мне можете ответить на этот вопрос?
Майор совершенно спокойно сказал:
– А на свиданку она приезжала.
– То есть как это – на свиданку? К кому она могла приезжать “на свиданку”, как вы говорите?
– Да к матери своей. Она заключённая у нас тут на Комендантском.
При всём своём довольно богатом жизненном опыте я редко встречал такую шоковую реакцию, которая приключилась с полковником. Он с каким-то мычанием схватился за голову и уткнул голову в колени. Как припадочный, он раскачивался из стороны в сторону, бессвязный истерический поток слов из него вытекал бурной, ничем не сдерживаемой рекой…
– Боже мой! Боже мой!.. Нет, нет, этого нельзя понять! Это не в состоянии вместиться в сознание! Жена Калинина! Жена Всесоюзного старосты! Да что бы она ни совершила, какое бы преступление ни сделала, но держать жену Калинина в тюрьме, в общей тюрьме, в общем лагере!!! Господи! Позор какой, несчастье какое!! Когда это? Как это? Может ли это быть?! А как же Михаил Иванович?! Нет, не могу поверить! Этого не может быть!»
27 августа 1943 года Илья Сельвинский написал жене с фронта письмо, в котором сообщил:
«Послал телеграмму Сталину, что литература мне надоела, что хочу переменить профессию поэта на менее опасную профессию генерала. Думаю, даже уверен, что ответа не будет, тем хуже. После войны буду проситься в пушное дело. Из литературы я уйду».
Но Сельвинскому пришлось «уйти» гораздо раньше окончания войны, и «уйти» не из литературы, а с фронта – его неожиданно вызвали в Москву (явно по указанию Сталина, получившего телеграмму поэта). Сельвинскому приказали явиться на заседание Оргбюро ЦК ВКП(б) и там начали прорабатывать за сочинение «вредных» и «антихудожественных» стихов. Самым «сверхвредным» было названо стихотворение «Кого баюкала Россия», а в нём – четверостишие:
«Сама – как русская природа —
Душа народа моего:
Она пригреет и урода,
Как птицу, выходит его».
Кремлёвские цензоры, запомнившие, что Сталин критиковал поэта за то, что он «не понимает души народа», узрели в этих строках карикатурное изображение вождя. И находиться на фронте Сельвинскому запретили. До тех пор, пока не сочинит «настоящих», подлинно «высокохудожественных» стихотворений.
В сентябре 1943 года Александр Щербаков получил воинское звание генерал-полковника. А Лаврентий Берия «за особые заслуги в области усиления производства вооружения и боеприпасов в трудных условиях военного времени» был удостоен звания Героя Социалистического Труда.
