А Корнелий Зелинский написал «Послесловие» к своему описанию встречи писателей с кремлёвскими вождями 26 октября 1932 года:
«Одиннадцать человек, то есть каждый четвёртый, были арестованы и погибли в лагерях или были расстреляны… Вернулись только двое: Гронский и Макарьев (который вскоре покончил с собой). Так что все, кто так или иначе коснулся личности Сталина, все были изъяты из жизни».
8 марта Корней Чуковский сделал запись в дневнике:
«У Всеволода Иванова. (Блины.) Встретил там Анну Ахматову впервые после её катастрофы. Седая, спокойная женщина, очень полная, очень простая. Нисколько не похожая на ту стилизованную, робкую и в то же время надменную с начёсанной чёлкой, худощавую поэтессу, которую подвёл ко мне Гумилёв в 1912 г. – 42 года назад. О своей катастрофе говорит спокойно, с юмором:
“Я была в великой славе, испытала величайшее бесславие – и убедилась, что в сущности это одно и то же”».
Той же весной в Советский Союз приехала группа английских студентов. В Ленинграде они настойчиво попросили, чтобы им показали могилы Зощенко и Ахматовой. Властям пришлось пообещать студентам, что интересующих их писателей им предъявят живьём. Встреча состоялась в ленинградском Доме писателей. Один англичанин спросил пришедших Ахматову и Зощенко (последнего к тому времени уже вновь приняли в Союз писателей), как они относятся к губительному для них постановлению 1946 года. Ахматова ответила короткой фразой:
«– С постановлением партии я согласна».
Но Зощенко заявил, что с оскорблениями в свой адрес он согласиться не может, потому что он – русский офицер, имеющий боевые награды, писал свои рассказы не против советского народа, а против дореволюционного мещанства.
Английские студенты зааплодировали.
А советская пресса вновь принялась травить писателя за его несогласие с постановлением ЦК.
На собрании ленинградских литераторов, на которое прибыли руководители Союза советских писателей, от Зощенко потребовали «покаяться». Александр Фадеев принялся распекать его за «упрямство» и «высокомерие». Но в ответ Михаил Зощенко заявил примерно то же самое, что двадцать четыре года до него написал в своей предсмертной записке Маяковский:
«Я могу сказать, моя литературная жизнь и судьба при такой ситуации закончены. У меня нет выхода. Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын… У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения…ни вашей брани и криков. Я больше чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею».
Такая удивительная стойкость писателя-сатирика новых руководителей советской власти обрадовать, конечно же, не могла. Кремлёвские вожди могли прямо сказать, что такой литератор передовой советской общественности совершенно не нужен. И недовольным своим положением писателем Михаилом Зощенко занялись сотрудники МГБ.
В апреле 1954 года из заключения (в котором оказался за «пособничество троцкистскому диверсанту Бухарину») вышел и Семён Александрович Ляндерс. Вышел частично парализованный и с повреждённым позвоночником. Его внучка Ольга потом говорила:
«…В 47 лет он превратился в старика, весил 50 килограммов». О том, что такое ВЧК-ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ, Семён Ляндерс запомнил на всю оставшуюся жизнь.
В 1954 году Верховный суд СССР реабилитировал лиц, проходивших по «Ленинградскому делу», а 3 мая президиум ЦК КПСС огласил своё видение «антисоветской» деятельности «Кузнецова, Попкова, Вознесенского и других»:
«Абакумов и его сообщники искусственно представляли эти действия, как действия организованной антисоветской изменнической группы и избиениями и угрозами добились вымышленных показаний арестованных о создании ими якобы заговора…»
Но Абакумов был арестован ещё при Сталине, когда в законности «Ленинградского дела» никто не сомневался. За что же вождь лишил свободы своего верного министра? Вернёмся в тридцатые годы.
После убийства Кирова, устроенного, как мы предположили, самим Иосифом Сталиным, во главе партийной организации Ленинграда был поставлен верный сталинец Андрей Жданов. В разгар Большого террора были расстреляны все высокопоставленные ленинградские энкаведешники (Медведь, Запорожец и многие другие). Затем один за другим стали арестовываться и расстреливаться вторые секретари ленинградского обкома ВКП(б): Михаил Чудов (он был вторым секретарём ещё при Кирове), Пётр Смородин, Александр Угаров. После войны Жданов был отозван из Ленинграда в Москву, и на его место поставлен Кузнецов. В 1945 году при очень странных обстоятельствах в 43-летнем возрасте неожиданно умирает от инфаркта Александр Щербаков, тоже работавший вторым секретарём ленинградского обкома (ещё при Жданове). В 1948 году от того же инфаркта умирает и Андрей Жданов. В 1949-ом заводится «Ленинградское дело», и в 1950-ом расстреливают всё партийное руководство города на Неве. А в 1951 арестовывается один из главных расстрельщиков тех лет – министр госбезопасности Виктор Абакумов. Невольно складывается впечатление, что Сталин избавлялся от всех, кто в результате занимаемых постов мог знать о том, кто затеял покушение на Кирова. И все те, кто слишком много знал, последовательно уничтожались.
Так что возникает очень интересный вопрос: если Щербаков и Жданов были убиты, то кто был настоящим убийцей – Сталин или Берия?
Начало «оттепели»
Летом 1954 года Лидия Тимашук, о которой начали потихоньку забывать, была вновь награждена. На этот раз ей «за долгую и безупречную службу» дали орден Трудового Красного Знамени.
Власти вспомнили и про Владимира Маяковского.
Аркадий Ваксберг:
«В июле с большой помпой был отмечен шестидесятилетний юбилей Маяковского. На торжественное заседание и на праздничный концерт, проходившие в Колонном зале Дома Союзов, пригласили и Лилю, и Катаняна. Постарался Симонов – он вёл заседание…
Какого именно юбиляра хотелось видеть властям, – в этом сомнения не было: в юбилейный двухтомник поэта опять не попали ни “Люблю”, ни “Про это”, ни даже “Флейта-позвоночник”».
Мать Маяковского скончалась в 1954 году в возрасте восьмидесяти семи лет.
А 15 декабря – через двадцать с небольшим лет после первого съезда советских писателей – состоялся съезд второй.
Аркадий Ваксберг:
«Первой ласточкой ошеломительных перемен было известие, которое пришло как раз во время работы писательского съезда: формально реабилитирован – признан ни в чём не виноватым, казнённым без всяких на то оснований – Михаил Кольцов…
Лиля тоже была гостем съезда – об этом позаботился Симонов. И там, в кулуарах, до неё и дошла весть о том, что изменник, шпион, террорист, диверсант, заговорщик Михаил Кольцов снова, оказывается, стал замечательным советским журналистом. Ждали, что об этом объявят с трибуны, что зал поднимется, чтя память о безвинно загубленной жертве. Но дальше кулуаров весть не пошла…
