Не трудно себе представить, как мог воспринять эти слова Владимир Владимирович.
В воспоминаниях Елизаветы Лавинской приводится (со ссылкой на рассказ всё того же Николая Асеева) такой эпизод:
«13 апреля приехала из Ленинграда какая-то женщина (кажется, первая жена Натана Альтмана), ей нужно было видеть Бриков, она не знала, что они за границей. На Гендриковом она застала одного Маяковского, с которым, кажется, не была знакома. Она была потрясена его видом – казался совершенно больным. Он её задержал около себя, прочёл предсмертное письмо и, кажется, сказал такую фразу: „Я самый счастливый человек в СССР и должен застрелиться“.
Уйдя от Маяковского, она хотела сразу же позвонить Асееву, рассказать, предупредить, но потом «застеснялась» – мало ли какие у поэта могут быть настроения!»
Когда вечером (в 8 часов) в Гендриков заглянул муж Луэллы (она вышла замуж в декабре 1929 года за инженера-механика, ставшего писателем-фантастом, Илью Иосифовича Варшавского), он, застав Маяковского у накрытого стола пьющим в одиночестве вино, потом говорил:
«Я никогда не видел Владимира Владимировича таким мрачным».
Поскольку больше никто в Гендриков не пришёл, Маяковский сам отправился в гости.
Неазартная игра
Маяковский пошёл к Валентину Катаеву.
Аркадий Ваксберг:
«События этих – последних его – дней описаны в литературе множество раз. Обратим внимание лишь на то, что Маяковский не внял настойчивой просьбе Лили не общаться с писателем Валентином Катаевым и вечер 13 апреля (впервые!) провёл у него. Ещё летом двадцать девятого года Лиля писала ему в Ялту: "Волосик, очень прошу тебя не встречаться с Катаевым. У меня есть на это серьёзные причины…. Ещё раз прошу – не встречайся с Катаевым (подчёркнуто Лилей. – А.В.)".
Ни одной другой подобной просьбы мы в их огромной переписке не найдём».
Бенгт Янгфельдт:
«С чем была связана эта просьба, установить не удалось».
И вновь Аркадий Ваксберг:
«Причина была, видимо, очень серьёзной – тончайшая интуиция не подвела Лилю и тут. Заметим попутно, что В.А.Катанян и все остальные, кто знал или мог знать, какая тайна скрывалась за этой просьбой-мольбой, тоже её не раскрыли. Катаев был ещё жив – вступать в конфронтацию с ним никто не захотел».
Что тут можно сказать? Во-первых, в гости к Катаеву Маяковский уже ходил – 15 мая 1929 года, сразу же после того, как побывал на ипподроме, где познакомился с Вероникой Полонской. Вся компания отправилась тогда к Катаеву. Во-вторых, о том, почему нельзя общаться с Катаевым, Маяковский хорошо знал – Лили Юрьевна всё ему подробно рассказала при первой же встрече. И тот давний запрет, надо полагать, уже не действовал.
Издательский работник Михаил Яковлевич Презент записал в дневнике:
«Дело было, как рассказывает Регинин, так: в эту ночь, вернее 13.4. вечером к В.Катаеву пришёл Маяковский, который никогда к Катаеву на новую кв<артиру > не заходил».
Журналист Василий Александрович Регинин (ровесник Маяковского) заглянул к Катаеву чуть позднее (в половину первого ночи).
Маяковский пришёл сюда, видимо, потому, что ему вновь почудилось, что Полонская обманет его: сказала, что к Катаеву не пойдёт, и опять слукавит.
Валентина Катаева дома не оказалось. Но в его квартире находился ровесник Маяковского и давний его знакомец ещё со времён РОСТА – художник Владимир Осипович Роскин (кстати, присутствовавший 30 декабря 1929 года в Гендриковом переулке на торжествах в честь 20-летия работы поэта). Сели играть в маджонг.
Маяковский закурил.
Роскин тут же иронично-насмешливо спросил, как же так, ведь он же бросил курить, о чём торжественно сообщил в стихотворении «Я счастлив!». Маяковский мрачно ответил, что это стихотворение к нему отношения не имеет, поэтому ему курить можно.
Владимир Роскин:
«И тут я понял, что избежал словесной пощёчины, в другое время он уничтожил бы меня меткой остротой за эту иронию».
Роскин, конечно же, не понял (да и вряд ли мог понять), что именно хотел сказать этими словами Маяковский. А между тем смысл в его фразу был вложен весьма зловещий: ведь поэт ещё вчера мог расстаться с жизнью, но пока отложил это расставание. Стало быть, его на этом свете как бы уже не было, поэтому к нему никакие стихи отношения не имели, а в карты играла его бестелесная тень.
Партия завершилась поражением поэта – он проиграл десять рублей. Тут же расплатившись, сказал, что играть больше не желает.
Роскин решил было обратить свой выигрыш в шутку, заявив, что оставит эту десятку на память. Чтобы она напоминала ему обо всех проигрышах последних лет и о тех унижениях, которым он как проигравший подвергался со стороны Маяковского.
В ответ Владимир Владимирович как-то отстранённо посмотрел на него, провёл ладонью по его щеке и сказал:
«– Мы с вами оба небриты».
После чего встал и ушёл в другую комнату.
Роскина это вновь очень удивило:
«На него это совсем было непохоже. Он ведь никогда не оставлял партнёра в покое, если имел возможность отыграться, и играл всегда до тех пор, пока партнёр не отказывался сам играть; а когда у него не оставалось денег, он доставал бы их, спешно написав стихи, чтобы иметь возможность отыграться. Я понял, что он в очень плохом настроении».
А Валентин Катаев в книге «Трава забвения» (написанной, правда, спустя три десятилетия после излагавшихся в ней событий) утверждал, что Маяковский дома его застал. И даже разбудил его – прилёгшего отдохнуть:
«В этот день он острил скорее по привычке. Мне показалось, что нынче он что-то невесел, озабочен, будто всё время прислушивается к чему-то. Наверное, подумал я тогда, замучил грипп…
У него было затруднённое гриппозное дыхание, он часто сморкался, его нос с характерной булькой на конце клубнично краснел. Он привык носить с собой в коробочке кусочек мыла и особую салфеточку, и, высморкавшись, он каждый раз шёл в кухню и там над раковиной мыл руки этим своим особым мылом и вытирался собственной, особой салфеточкой…
Я сбегал на Сретенку купить что-нибудь поесть… принёс бутылку полусухого «абрау-дюрсо»… налил в наши стаканы шипучее вино, Маяковский его только пригубил. Видно, не хотел пить. Он вообще пил немного, преимущественно лёгкое виноградное вино, в чём сказывалось его грузинское происхождение».
Судя по всему, Маяковский был совершенно трезв – так, во всяком случае, показалось Катаеву.
«В этот миг вдруг раздался звонок до сих пор молчавшего телефона.
По-видимому, наступил тот московский час, когда знакомые начинали перезваниваться, сговариваясь, где бы провести сегодняшний вечерок. В последнее время почти каждый день почему-то собирались у меня, так что моя квартира превратилась в подобие ночного клуба.
