В полночь тело поэта отправили в Клуб писателей.
Елизавета Лавинская:
«…почему-то запечатлелась деталь – Л.Гринкруг, отдающий распоряжения домашней работнице:
– Открыть все форточки, всё убрать, все вещи расставить так, как были перед отъездом, чтобы Лиле Юрьевне ничто не могло напомнить…
Из столовой раздался голос Агранова. Он стоял с бумагами в руках и читал вслух последнее письмо Вл. Вл., то, которое назавтра было опубликовано в газетах. Агранов прочёл и оставил письмо у себя».
О том, что происходило тот момент в Клубе писателей – Николай Денисовский:
«Художники стали совещаться, как им оформить зал. Решили зал в Доме писателей на Поварской улице убрать следующим образом: поставить во всю стену от пола до потолка подрамник, обтянуть его чёрной бархатной театральной кулисою…
Татлин, Штеренберг и Левин пошли делать катафалк для грузовика. Решили из кузова сделать куб, обить его листовым железом и на нём поставить гроб на красной подставке».
Траурный вторник
15 апреля 1930 года на пятой странице газеты «Правда» был помещён портрет Маяковского в траурной окантовке со словами: «Умер Владимир Маяковский». Далее шла официальная информация:
«Вчера, 14 апреля, в 10 часов 15 минут утра в своём кабинете (Лубянский проезд, 3) покончил жизнь самоубийством поэт Владимир Маяковский. Как сообщил нашему сотруднику следователь тов. Сырцов, предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт не совсем поправился».
Затем следовал текст предсмертной записки (с исправленными грамматическими ошибками и с проставленными знаками препинания):
«Всем
В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сёстры и товарищи, простите – это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.
Лиля – люби меня.
Товарищ правительство, моя семья – это Лиля, Брик, мама, сёстры и Вероника Витольдовна Полонская.
Если ты устроишь им сносную жизнь – спасибо.
Начатые стихи отдайте Брикам – они разберутся.
Как говорят – «инцидент исперчен»,
любовная лодка разбилась о быт.
Я с жизнью в расчёте и ни к чему перечень
взаимных болей, бед и обид.
Счастливо оставаться.
Владимир Маяковский.
12/IV-30 г.
Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.
Сериозно – ничего не поделаешь.
Привет.
Ермилову скажите, что жаль – снял лозунг, надо бы доругаться.
В.М.
В столе у меня 2000 руб – внесите в налог.
Остальные получите с Гиза.
В.М.»
В наши дни, когда опубликован подлинный текст этой записки (без правок и исправлений), можно сопоставить его с теми показаниями, которые давались следователю Ивану Сырцову. Впечатление ужасное – от безграмотности прощального письма и рассказов свидетелей, записанных в «Следственном деле». Уровень образованности Владимира Маяковского и его современников был примерно одинаков.
Но вернёмся к пятой странице газеты «Правда» от 15 апреля 1930 года. Вслед за предсмертной запиской в ней шли статьи, авторы которых, выражая свои искренние соболезнования, пытались хоть как-то объяснить случившуюся трагедию. Так, поэт Демьян Бедный писал:
«Чудовищно. Непонятно. Трагичность столь неожиданного конца усугубляется его обыденщиной, совершенно не вяжущейся с мятущимся оригинальным обликом поэта Маяковского.
И это жуткое своей незначительностью предсмертное письмо. Разве это мотивировка? Чего ему недоставало, этому талантливейшему и признаннейшему поэту?
Иначе как внезапным временным провалом сознания, потерей внутренней ориентировки, болезненной обострённостью личных переживаний, острым психозом, не могу всё это объяснить».
Примерно то же самое сказано и в статье «Памяти друга», подписанной двадцатью семью фамилиями (двадцать пять мужских и две женские):
«Тяжёлая личная катастрофа унесла от нас нашего близкого друга В.В.Маяковского…
Для нас, знавших и любивших его, самоубийство и Маяковский несовместимы, и если самоубийство вообще не может быть в нашей стране оправдано, то с какими же словами гневного и горького укора должны мы обратиться к Маяковскому!..
И вот его нет. Стремительная болезнь, нелепый срыв привели его к концу, который осуждён всем его творческим путём. На один только момент сдала воля поэта революции – и голос трибуна революционной поэзии перестал звучать».
Список подписавших эту статью начинался с Я.Агранова. Были в нём фамилии и других сотрудников Лубянки: М.Горба и Л.Эльберта. Был сотрудничавший с внешней разведкой М.Кольцов. Из лефовцев-рефовцев – только Н.Асеев, С.Третьяков, В.Каменский, В.Катанян, Б.Кушнер, С.Кирсанов, П.Незнамов. Женщины представлены В.Степановой и С. Шамардиной.
В наши дни обращает на себя внимание возмущённое восклицание чекистов, уничтожавших людей сотнями (если не тысячами), которые в этой статье неожиданно заявляли, что «самоубийство не может быть в нашей стране оправдано».
Из агентурно-осведомительной сводке агента ОГПУ «Арбузова» (орфография агента):
«Сообщения в газетах о самоубийстве, романтическая подкладка, интригующее посмертное письмо вызвали в большей части у обывательщины нездоровое любопытство. И народ валом повалил с утра 15/IV на Поварскую.
Разговоры и сплетни среди публики наивны, пошлы, нелепы и на них останавливаться нет смысла».
В.АЖатанян описал, как прощался с Маяковским Николай Бухарин (в конференц-зале Клуба писателей). Огромная толпа уже заполнила двор клуба и продолжала расти за воротами. Бухарин приехал в 12 часов. Еле-еле пробился к подъезду. Его провели раздеться в одну из дальних комнат клуба. Потом он вошёл в конференц-зал и долго стоял над гробом.
О чём он думал? Какими словами можно передать эти думы?
Через два года в «Этюдах» Бухарин написал:
«Так странно больно видеть этого большого, сильного, угловатого человека, необузданного бунтаря, воплощённое движение – тихо лежащим с сомкнутыми устами не смертном ложе. Да ну же, вставайте, Владимир Владимирович! Неужели вы в самом деле отгремели? Бросьте шутить!.. Увы, это не шутка. Это трагедия. Великий поэтический трибун революции отгремел и умолк. Навсегда…
