УТРО ТУМАННОЕ. ВОСЕМЬ.
Она проснулась от звонка в дверь. Какого лешего, подумала она, взглянув на часы, шесть утра, хозяйка совсем рехнулась, на десять же договорились. Вчера она сообщила, что больше не будет снимать квартиру, эта корова переполошилась, стала кричать, что отказала стольким уважаемым людям, и на возврат залога Юля может не рассчитывать. У меня изменились обстоятельства, монотонно повторяла она, не в силах остановить этот словесный понос. Те несколько дней, которые прошли после поеблища с подонком водителем, она чувствовала себя в полной прострации, в театре на репетиции сорвалась после пустякового замечания педагога и полчаса билась в истерике. Знаешь что, Юля, сказал ей Борис Владимирович, я понимаю, личные неприятности, но ты больше в театр не приходи, собственно, обучение практически закончилось, в июне выдача дипломов, в дипломном спектакле тебе не обязательно участвовать. Да пошёл ты, старый мудак, сказала она, мстишь, что я тебе отсасывать отказалась.
В дверь продолжают звонить. Не буду открывать, подумала она, подождёт до десяти, кобыла костлявая. В дверь заколотили ногой и раздался грозный мужской крик, открывайте или взломаем. Она натянула домашние штаны, футболку и открыла. На пороге стояли двое полицейских. Козина Юлия Юрьевна, спросил один из них. Да, сказала она, а в чём дело? Одевайтесь, Юлия Юрьевна, проедем с нами. Никуда я не поеду, сказала она, вы с ума сошли. Мадам, сказал полицейский, который выглядел постарше, не валяйте дурочку, мы имеем право доставить вас в отделение принудительно.
Она сидела в кабинете следователя, неумытая, с нечёсаной головой и мозг отказывался воспринимать этот бред, который ей рассказывали. Итак, я резюмирую, сказал следователь, пять дней назад поступило заявление от Пустоваловой Л.И. о краже из квартиры номер восемнадцать, Малый Ермолаевский переулок, дом шесть, которую вы арендовали в соответствии с приложенным договором, антикварных напольных часов работы Фаберже оценочной стоимостью три с половиной миллиона рублей. К оперативному делу приложено свидетельское показание Дорофеева М.Д., который помогал вам перевозить этот антикварный предмет, со слов Дорофеева, вы заявили, что это подарок от поклонника. Также приложен протокол допроса сотрудника ломбарда «Баккара» Игоньшина П.С., который в нарушение инструкции приобрёл у вас часы без необходимого оформления за пятьсот тысяч рублей и ваша расписка в получении этой суммы. На основании вышеизложенных фактов вы предварительно обвиняетесь в совершении преступления по статье 158 УК РФ, иначе говоря, кража в особо крупных размерах.
Что за чушь, сказала она, в квартире не было никаких фаберже, я не получала никаких денег, отпустите меня, я ни в чём не виновата. Я вам советую написать чистосердечное признание, сказал следователь, на суде зачтётся. Каком суде, закричала она, отпустите меня, я буду жаловаться. Я не могу вас отпустить, сказал следователь, у вас нет московской прописки, ни даже временной регистрации, поэтому вы арестованы на сорок восемь часов, дальнейший режим пребывания в СИЗО определит суд. Я думаю, что он определит столько, что мало не покажется. Ладно, сказала она, хочешь, я отдамся тебе прямо здесь? Следователь взял телефонную трубку, уведите задержанную.
Она провела в камере почти сутки, наверное, было тихо как в могильном склепе, время скукожилось и застыло в спёртом воздухе, два раза приносили миску с вонючей кашей, она попросила сигареты, ей насмешливо швырнули через окошко полпачки «примы» и мокрые спички. Я готова играть в вашу игру, прошептала она бетонным стенам, я готова делать, что прикажете, лишь бы вырваться отсюда. Она заплакала, Кирилл, конечно, конкретная скотина, но пусть он придёт и спасёт меня, чего от меня хотят, я и так на задних лапках плясала, зачем я с ним связалась, господи ты боже мой.
Она лежала, свернувшись калачиком, на деревянной скамье, когда дверь в камеру открылась и вошла ухоженная тётка лет сорока в строгом деловом костюме. Здравствуй, Юля, сказала тётка, меня зовут Елена Николаевна Тарасова, московская коллегия адвокатов, меня назначили твоим защитником. Что вы хотите от меня, сказала она. Не бойся, я не кусаюсь, сказала адвокат, есть хорошие новости, я договорилась, тебя отпустят на поруки, я только что подписала документы. И что дальше, сказала она. Дальше мы поедем ко мне, сказала адвокат, отдохнёшь, поспишь, вечером я расскажу, что надо делать. Хорошо, поехали, сказала она, зябко здесь. Маленькая просьба, сказала адвокат, по дороге не надо пытаться выпрыгнуть из машины. Во-первых, это опасно для жизни. Во-вторых, сейчас тебе на руку оденут специальный браслет с навигатором, ключ от этого браслета, извини, будет у меня. Поэтому сбежать не удастся, поймают очень быстро, а второй раз вытащить из камеры я не смогу. Я поняла, сказала она. Замечательно, сказала адвокат, я не сомневалась, что ты сообразительная девочка.
Она выспалась, приняла ванну и сидит в махровом халате на кровати. Я долго здесь буду находиться, и что за это за дом? Бордель? Здесь наливают? Какое-то время, адвокат переодета в лёгкое полупрозрачное платье, многое будет зависеть от твоего поведения, это загородный дом одной серьёзной организации, шутить здесь не любят. Я поняла, говорит она, я, что, бесплатно должна трахаться? Не волнуйся, милая, говорит адвокат, без карманных расходов не останешься, одевай, и вручает такое же полупрозрачное платье и туфли. Я надеюсь, ты не подзаборная шлюха и будешь вести себя с гостями прилично. Это как, а трусы в униформу не входят? Заметь, я тоже без трусов, говорит адвокат, называй меня на ты и Лена. Скоро приедут Армен и Тигран, ужинаем, ведём великосветскую беседу, потом я с Арменчиком, ты с Тигранчиком, потом меняемся, потом все вместе. А если, говорит она. А если тебя не устраивает, говорит Лена, то прямо сейчас тебя отвезут обратно в камеру.
УТРО ТУМАННОЕ. ДЕВЯТЬ.
У него было странное отношение к театру. Нет, дело было не только в том, что как нормальный дилетант он полагал, что хороших театров почти нет, удачный спектакль это невероятная редкость, актёры дураки, а актриски бляди, краска для холста, как любил выражаться один знаменитый покойный режиссёр. Так, разумеется, он и думал, бывая в театре много и часто, в самых разных, и растиражированных и одиноко провинциальных, приезжавших иногда вопреки экономической логике на гастроли в столицу. О том, что за этим расхожим постулатом скрывается некая профессиональная бездна, он не догадывался, просто своим прекрасно натренированным чутьём понимал, всё не так однозначно, иначе зачем интересные, во всяком случае, внешне люди ныряют в эту бездну, какой тогда смысл в этом хождении мужчин и женщин по сцене, в этих разговорах по очереди, в этой гонке за публичной славой, дешёвый адреналин аплодисментов и голых сисек в инстаграме скрывал болезненную тягу, своего рода наркотическую зависимость, познав которую едва ли возможно соскочить с иглы. Мир это война, этот иезуитский принцип стал смыслом его жизни, магия театра была ему любопытна, потому что в конечном счёте являлась упрощённой, укороченной, иногда сконцентрированной до абсурда экспликацией его собственного спектакля, который он разыгрывал ежедневно в койке, в офисе, на переговорах, в кабинетах конкурентов и чиновников, денно и нощно, во сне и наяву.
Он был горд тем, что в отличие от настоящего театра, он никогда не забывал, кто он на самом деле. Он – подонок, в этом у него не было никаких оснований сомневаться. Подонок предельно честный, потому что пришёл к этому состоянию сознательно, в трезвой памяти и светлом уме. Мир это война, минута расслабления грозит летальным исходом, если нет повода для войны, его следует изобрести.
