В эпоху Средневековья ключевой фигурой судопроизводства в большинстве европейских стран был Господь Бог. Это Он решал, кому достанется победа в судебном поединке. Он определял, утонет или спасётся брошенная в воду женщина: если не утонет – значит ведьма, можно сжигать. Признания под пыткой считались наилучшим доказательством вины. Разве не ясно, что невиновному Господь даст силы выдержать пытку? Ах, вы сомневаетесь в этом? Так не пора ли проверить силу и искренность вашей христианской веры?
После столетия религиозных войн в странах победившего протестантизма произошли коренные перемены судебной практики. Добывание показаний с помощью пыток было запрещено. Появление независимых судов присяжных, в которых простые обыватели могли отстаивать невиновность своих сограждан, защищать их от произвола королей, баронов, богачей, всевластных судей, до сих пор окружено заслуженным ореолом, представляется нам апофеозом справедливости и торжеством законности. Оберегать свидетелей и присяжных от давления сильных и власть имущих сделалось предметом постоянных усилий юристов в англоязычном мире, утвердилось в виде принципов и обычаев, вызывавших уважение и зависть иностранцев, чутких к идее справедливости.
Но всё переменилось с выходом на арену организованной преступности. Бастионы правосудия, строившиеся для защиты от верховной власти, оказалось невозможно быстро перестроить для защиты от удара с тыла. Какой-нибудь Аль Кашне, заливавший кровью улицы Чикаго в 1920-е, мог убрать любого опасного свидетеля нажатием курка, мог запугать любого присяжного и многие годы оставался недостижимым для американского правосудия. (Его удалось упрятать в тюрьму не за уголовщину, а только по гражданскому иску – за неуплату налогов.) Босс нью-йоркской мафии Джон Готти (1980-е) получил прозвище «Тефлоновый», потому что все суды над ним проваливались из-за отсутствия свидетелей, согласных дать показания против него, – они слишком хорошо знали, какая расплата ждёт их и их родственников, если бы они решились на это. Осудить его удалось лишь тогда, когда его подручный, Сэм Гравано, согласился дать нужные показания, за что ему были прощены девятнадцать совершённых им убийств и выделено несколько миллионов долларов для начала новой жизни под вымышленным именем (так называемая Программа защиты свидетелей).
Понятно, что в глазах простого здравомыслящего человека американское правосудие превращалось в фарс. Европейские страны гораздо быстрее прореагировали на изменившуюся обстановку, одна за другой они либо отказывались от судов присяжных, либо сокращали их применение. Культ свидетельских показаний, который ставил рядового человека на судебном заседании лицом к лицу с матёрым убийцей или безжалостным террористом, имеющим десятки сообщников на воле, был ослаблен, судьям разрешено было принимать письменные показания и не оглашать имена тех, кто решился их дать. Американские же юристы делали вид, что никаких коренных перемен не произошло. По данным 1988 года, в Америке было проведено 120 тысяч судов присяжных, а во всём остальном мире – только 15 тысяч
[103]. Отбор присяжных длится неделями, если не месяцами. В новостях сообщили, что отбирать присяжных для суда в Бостоне над террористом Царнаевым вызвано 1 200 кандидатов. Это, конечно, объясняет, каким образом могут существовать и зарабатывать на жизнь 800 тысяч американских адвокатов (около 80 % от числа адвокатов в мире), но не даёт никаких надежд на то, что американская юстиция пойдёт на реформы, чреватые для неё такими серьёзными финансовыми потерями.
В сегодняшнем мире вовсе не нужно быть уголовником, чтобы оказывать эффективное давление на свидетеля. Каждый человек в своей повседневной борьбе за существование и престиж уязвим для скрытых и явных угроз, шантажа, раскрытия тайн личной жизни. Нужно обладать очень крепким характером, чтобы выдержать перекрёстный допрос на открытом судебном заседании.
Вся система американского судопроизводства построена на противоборстве двух сторон: обвинения и защиты. Как два боксёра на ринге, они должны подчиняться правилам, за соблюдением которых следят судьи. Цель одна – победа. Истина не только не важна, но часто воспринимается как враг, подлежащий уничтожению или, по меньшей мере, затуманиванию. Соответственно, и вся профессиональная подготовка адвокатов и прокуроров нацелена не на отыскание истины, а на опровержение аргументов противника, на дискредитацию и запугивание выставляемых им свидетелей, на затушёвывание одних фактов и раздувание важности других. Невозможно представить, чтобы кто-то из этих двоих вдруг объявил: «Да, мой оппонент меня убедил, я признаю свою неправоту». Такое заявление было бы знаком профессиональной непригодности, грозящим утратой престижа, а возможно, и дисквалификацией. Разве что в трагикомическом финале фильма «Правосудие для всех» адвокат, роль которого исполняет Ал Пачино, кричит: «Да, леди и джентльмены, мой подзащитный – насильник и негодяй, делайте с ним что хотите!»
Может ли Америка последовать примеру Европы и уменьшить роль суда присяжных в системе правосудия? Вряд ли. Представим себе кандидата в президенты, который призвал бы к отмене или ограничению этой формы осуществления правосудия. Представим себе, что он выставил бы все исторические и логические аргументы, указал бы на то, что отбор присяжных недопустимо затягивает судопроизводство; что в присяжные адвокат будет стараться отбирать только людей неуверенных в себе или отсталых, неосведомлённых, мнением которых легко манипулировать; что присяжный всегда остаётся уязвимым для давления со стороны преступного мира; что страна стала многонациональной и племенная ментальность мусульман, католиков, негров, китайцев, индусов делает вынесение справедливых приговоров таким же невозможным, каким оно всегда было, например, в Сицилии, или – сегодня – в Ираке, Чечне, Дагестане, Ингушетии, в китайских кварталах американских городов. Против такого кандидата восстали бы не только все юристы страны, которые получают огромные деньги именно за судебную волокиту; не только все полицейские и тюремщики, которым подобные реформы грозили бы безработицей; но и миллионы простых людей, которым приверженность почтенным юридическим традициям даёт сладкую иллюзию разрешимости социальных бед чисто законодательными мерами.
Рационализм, вечно озабоченный поисками причин человеческих поступков и исключающий свободную волю, не мог оставить в стороне такую важную сферу, как юстиция. Массированное наступление на идею индивидуальной ответственности, о котором говорилось выше в отношении учеников, студентов, учителей, банкиров, продолжается и в судебной сфере. Защитник подсудимого будет объяснять, что данный джентльмен, такой спокойный и приветливый на вид, нанёс тридцать ножевых ранений своей бывшей жене не потому, что он негодяй, заслуживающий электрического стула, а потому что папа однажды отшлёпал его в детстве, а одноклассники дразнили и обижали. Или потому что его личность расколота на три, пять, девять частей и ни одна из этих частей не может и не должна нести ответственность за другие.
«Мы допускаем, что люди творят зло, но мы хотим верить, что они делают по причинам, находящимся за пределами их контроля. Это новомодное, широко распространённое отрицание индивидуальной ответственности за поведение является результатом проникновения психологии в американскую судебную систему. Идея свободной воли и морального выбора изгнана полностью»
[104].
