Бессмысленно было со стороны Ивана Кирилловича воздевать, фигурально выражаясь, руки, но он это делал, и в довершение всего сам не знал, зачем делает, потому что, как и все остальные, не доверял никому. Он имел достаточный опыт ссылок и в достаточной мере был им развращён, чтобы понимать, что за каждым в этой комнате, включая его самого, стоит густое облако подозрений и пересудов, каждый отбрасывает густую чёрную тень. Теперь уже очевидно, что пережитый шок их не сплотил. Большевики в глазах социалистов остались узурпаторами, а социалисты в глазах большевиков – господами, и так далее, у самой незначительной фракции свои гордость и программа, и хотя они все вместе сидят у разбитого корыта, корыто тоже не сплачивает никого.
Накануне этого балаганного, идиотского выступления в ПСР обсуждали вопрос о полной легализации либо уходе в подполье; может быть, кто-то таким образом заставляет на этот вопрос ответить. Но кто эти хитрецы? Люди из межпартийной БО чрезмерно просты, людям из ЦК нужно другое. Взаимотягостные контакты с новыми оппозиционными партиями уже всех, кажется, убедили, что, на свету или во мраке, рассчитывать придётся только на себя. Особенно это касается коммунистов, злорадно думает профессор Посошков, коммунистов из Думы XXI века, наконец-то всё всплыло.
– Всё заседают? – спрашивает дядя Миша у Кошкина, жестом предлагая тому убрать со стола шахматную доску.
– Заседают, – соглашается Кошкин.
Дядя Миша расставляет чашки, сахарницу, чайник; довольно щурит глаза.
– Поглядеть – шапка свалится.
– Похоже, я просчитался.
– Ты не просчитался, голубчик. Ты перемудрил.
– А что нужно было делать, Михаил Алексеевич? Сидеть в углу, ждать, пока эта нечисть страну подожжёт?
– Больше не хочешь коммунизма?
– Я не хочу коммунизма на развалинах. По тем же причинам, по которым вам перестал быть нужен парламентаризм. Или я ошибаюсь? – Он обеими руками трёт лоб и виски. – Почему их до сих пор не забрали?
– И не заберут. Разве что тебя да меня, радетелей сильной государственной власти. Пей чай, комбинатор.
– Все на свободе, – почти с отчаянием говорит Кошкин. – Что же они должны сделать, чтобы их арестовали, Кремль взорвать?
– От элемента город очистили – и то неплохо. Как ты теперь будешь оправдываться?
– Перед кем?
– …Ну а деньги?
Вопрос о пропавших деньгах всплывает и в тридцать четвёртой комнате и оказывается важнее идео логических разногласий. Не будет без денег ни честных выборов, ни бомб в министерских портфелях: политики в любых её проявлениях. Половина присутствующих охала и кряхтела, соглашаясь на экспроприации, и теперь чувствует себя хуже некуда: мало того, что пошли на сделку с совестью, так ещё и зря. «Как проститутки», – бормочет кто-то. Обманутые проститутки, которым не заплатили.
– Я говорил, что большевикам нельзя доверять! – срывается наконец Посошков. – Откуда нам знать, что касса у фон Плау действительно пропала? Как вам вообще пришло в голову, что большевики способны отказаться от своих интриг ради общего дела?
– Вацлав дал честное слово.
– Только подлецы и негодяи дают безответственно честное слово!
– Поосторожнее, Иван Кириллович, – говорит, бледнея, Вацлав. – Я был не один.
И все смотрят на Лихача, главного апологета союза с коммунистами.
Лихач потребовал разбирательства, но в суете и запале этих дней мало кто понял, чего он хочет и что с ним случилось. Он был член ЦК, это правда, но только как руководитель межпартийной БО, и чем большую неприязнь вызывала БО, с тем меньшим доверием относились к нему, как-то чувствуя или понимая, что в первую очередь он боевик и лишь во вторую – цекист. Вся затея с БО уже кажется цекистам ужасной, компрометирующей глупостью. Можно прожить и без экспроприаций, и без терактов; с программой, отредактированной сообразно новому времени.
Что в таком случае останется от партии и её идеалов?
Что останется от партии в любом случае? Уже нашлись и угнездились на мещанских диванах отступники, нашлись и такие ренегаты, которые пытают счастья в партиях XXI века… не нужны они там, даже на ролях свадебных генералов… Боевой организации не скажешь, как говорили отцы: «Постой за дверью, позовём».
– Вацлав обвиняет меня в сотрудничестве с жандармами. Я хочу, чтобы он предъявил доказательства весомее двусмысленных фотографий.
Непостижимые и грозные технологии XXI века могут всё, и новые спецметоды кажутся воскрешённым ещё чудовищнее старых. Теперь не только можно сделать с человеком что угодно, но сделать это можно так, что он ничего не узнает.
– Они поддельные? – с надеждой спрашивает кто-то.
– Настоящие, – признаётся Лихач. – Но на самом деле всё не так, как на них! А что касается кассы, Вацлав и я, с общего согласия, передали её на временное хранение Ромуальду. Вы все знали, что они из ГПУ. Почему же тогда предатель я?
– Хорошо, – говорит Посошков. – Мы с Вацлавом идём к фон Плау и ещё раз выслушиваем его объяснения.
– Не тошнит вас ещё, Иван Кириллович, от его объяснений?
– И к тому же это никак не объяснит факт знакомства Лихача с жандармским полковником.
– Откуда такая уверенность? С чьих слов вы знаете, что это жандармский полковник?
– А что, непохож?
– Давайте будем решать наши проблемы в какой-то очерёдности! – взывает Посошков. – Сперва касса и фон Плау, затем – жандармы и Лихач!
– А если это взаимосвязано? Если это заговор? Почему ГПУ не может сговориться с ГБ, они же признали себя правопреемниками?
Это высказанное наконец вслух подозрение давно тревожит умы. Коалиция ГПУ с ФСБ выглядит не удивительнее коалиции ГПУ с ПСР и межпартийной БО. Вацлав говорил, что это сотрудничество конкретных людей, а не союз ведомств, а они кивали и соглашались, – но, может быть, и у ФСБ есть конкретные люди? Стороны признали, что отброшены во времена до октября семнадцатого года, в ту альтернативную историю, где эсеры уже не составляют большинство в Учредительном собрании, и поэтому для них мрачную тоже.
– За фон Плау поручился Вацлав.
– А кто поручится за Вацлава?
– Довольно, – говорит Посошков. – Мы опять начинаем подозревать и обвинять друг друга. Это то, на что ставят наши враги.
– Ах вот на что ты поставил, – говорит дядя Миша Кошкину. – На диктатуру.
– Сейчас и необходима диктатура.
– Вот и Корнилов так решил. Но у Корнилова была армия.
– Потом это будет преобразовано в диктатуру пролетариата. Мирным путём.
– Ну спасибо, что не в диктатуру сердца.
– …
– Я отказываюсь понимать, как ты мирным путём проведёшь национализацию. И где возьмёшь для своей диктатуры пролетариат.
