«Одна особенность, которую он проявил, проживая со мной в Лондоне, – рассказывал Джордж Харрис, – отличавшая Джона от членов нашего сообщества, состояла в том, что он любил поздно вечером бродить в бедных районах города, прислушиваться к разговорам их жителей, иногда посещать ночлежки. Должно быть, он уже тогда собирал житейские впечатления, но и намеком не обнаруживал намерения как-то его использовать.
Он тогда не проявлял особого интереса к социальным вопросам как таковым или к политике. Действительно, это казалось мне весьма характерным для него, что, когда я в 1895 г. был кандидатом в парламент в лондонском избирательном округе как либерал, он, называя себя консерватором, не оказал мне помощи и проявил так мало интереса ко всему делу, что в ночь выборов, когда я вернулся в наши комнаты, я нашел его сидящим и читающим книгу, и он даже не спросил, каков был результат голосования.
Любовь Джона к собакам проявлялась в те дни в том, что он держал очаровательного скайтерьера или шотландского терьера Сильвию в нашей квартире – очень несчастливом месте для ее жизни, бедняжки, наверху здания на Виктории стрит. Ее назвали Сильвией, я помню, как известную танцовщицу тех дней, чья фамилия была Грэй». Естественно Харрис чувствовал обиду за столь равнодушное отношение Голсуорси к его делам, и хотя они сохраняли приятельские отношения, но постепенно разъехались. Джон временно вернулся в родительский дом в Кембридж Гейт, 8, который был построен его отцом совместно с кузенами в ряду десяти зданий южнее, фасадом на Восток в сторону Олбани стрит, сооруженных из батского камня на месте Колизея-ротонды, снесенной в 1875 г., близ Риджент Парка. Однако он сохранил частную квартиру на Глиб-плейсе в Челси в Студиях Кедра 2; откуда несколько позже переехал в Лоуренс Мэнсионс 4 на Набережной Челси и, наконец, завершил холостяцкую жизнь на Обри-Уок, 16а, Кэмпден Хилл, за Гайд Парком. Эта «охота к перемене мест» отражала, и он сам это понимал, его глубокое душевное смятение, имеющее различные и глубокие причины.
За все время своей юридической практики после окончания университета он не проявил к ней никакой склонности и занимался без энтузиазма, что все справедливо расценивали как его неприятие профессии юриста и поверенного. Он вел всего лишь одно дело, которое было поручено ему его родственниками по просьбе отца. Для этой петиции не требовался защитник, и рассмотрение дела в суде потребовало не больше нескольких минут, но отец Джона пришел в суд, чтобы увидеть успех сына. Кузен Джона Эдвин Голсуорси, партнер его отца по фирме и позже ставший Лордом Пармуром, также пришедший в суд, видел, как отец и сын ходили взад и вперед по коридору. Он подошел к ним и рассказал, как завершилось дело. «Отец громко засмеялся и, повернувшись к сыну, сказал: “Джон, подтвердите свое резюме”, и затем, смотря на меня: “Скажите ему, что сказать”. Да, особой самостоятельностью Джон в этих делах не отличался».
По возвращении в Англию из своих длительных путешествий Джон Голсуорси никак не мог найти себя. Эти поиски отражены в его письмах Монике, старшей из сестер Теда Сондерсона. Он писал ей из Гранд Отеля де Бейнс в Ментоне – курортном городе на французском Лазурном Берегу у самой итальянской границы 28 марта 1894 г., где остановился вместе с Шестаковыми, возвращаясь на родину из Крыма. Характеризуя своих русских друзей, он пишет, что их взгляды совершенно такие же, как наши. Побывав в казино в Монте-Карло, он понял, что не должен играть, так как слишком азартен. «Это определенно прекрасная часть мира; более того, Солнце сияет, что после всего является главным. Худшая часть в пейзаже – это голые и серые горы. Это подошло бы Вам, но я люблю больше цвета, и по этой причине его нельзя сравнивать, по моему мнению, с Тихоокеанскими пейзажами. Море и небо удивительно сини и самые синие в Монте-Карло».
В письме 8 сентября того же года Джон писал Монике из Крейг-Лоджа в Шотландии о красивом виде на море, вспоминал ее приезд с сестрой Агнесс Сондерсон и черным спаниелем Лэссом (матерью Криса). «Я хотел бы проникнуть в суть красоты, постичь ее, но так получается, что человек на полное единение с красотой не способен». В том же письме он высказывает и несколько сумасбродные мысли: «Читали ли вы когда-нибудь отчеты золотоискателей в Западной Австралии? Если бы не мой родитель, я бы присоединился к двум-трем старателям и попытался бы добиться чего-нибудь в этом деле. Мне кажется, что вгрызаться в какую-нибудь специальность или бизнес для того только, чтобы делать деньги, – мерзкая скука, когда можно заработать то же самое за два-три года…». Джон пишет и о своем сокровенном желании: «Как бы я хотел обладать талантом – я действительно считаю, что самый приятный способ зарабатывать на жизнь – быть писателем, если только писательство не самоцель, а способ выражать свои мысли, но, если ты похож на мелкий пересохший пруд, в котором нет животворной холодной воды, а в глубине не водятся причудливые, но красивые существа, какой смысл писать? Можно научиться писательскому ремеслу, но нельзя произвольно открыть в своей душе чистые родники и развести странные, но прекрасные сады». В завершении письма он сообщает об их новом друге Джозефе Конраде: «Вы слышали, что Конрад был назначен первым помощником “Торренса” снова? Лучшей вещи и не могло произойти с ним, поскольку путешествия подходят ему…».
Конрада привез в Элстри Тед Сондерсон, где он был радушно встречен всеми членами многочисленного семейства и быстро стал близким другом дома. Голсуорси и Конрад часто встречались у Сондерсонов. На Джона произвели большое впечатление и оказали благотворное влияние литературные беседы по обсуждению книг под председательством Конрада, особенно в отношении метода. Он уже понимал, как видно из письма, что настоящим писателем может быть лишь тот, кому есть что сказать. Но оставались сомнения, а есть ли что сказать ему?
Тогда, в сентябре 1894 г., он еще не мог дать ответ на этот вопрос к самому себе. Он путешествовал по Уэстморленду в Северной Шотландии, планировал остановиться в Корби у родителей своего приятеля Джона Хиллса; неплохое место – красивые деревья и отличная река. Затем собирался посмотреть на семейное счастье Поли Паркер (Чарли Паркер – близкий друг Голсуорси) и поэтому не собирался возвращаться в Лондон до середины следующего месяца.
Он тогда еще не догадывался, что главная встреча и знакомство, во многом определившие всю его последующую жизнь, уже произошли. Это случилось вскоре после 30 апреля 1891 г.
Глава 9
В тот день состоялась свадьба сына младшего брата отца Джона Фредерика Томаса Голсуорси – Артура и Ады Купер. Через несколько недель был дан званый обед в их честь. Молодые супруги обращали на себя внимание и не только как виновники торжества. Он, великолепный брюнет, превосходный игрок в бридж, производил на всех громадное впечатление. Она – изумительно красива той загадочной красотой, которую могли запечатлеть лишь Боттичелли или Тициан, в ней было нечто завораживающее, каждое движение исполнено грации. У нее были огромные лучистые карие глаза под слегка изогнутыми темными бровями и великолепный классический профиль, а волевые очертания губ свидетельствовали, что ей известно, что такое страдание. Она была среднего роста, с фигурой, отличавшейся изысканными пропорциями, не скрываемыми подвенечным платьем, в котором она, как было принято, появилась на этом семейном торжестве. Ее мягкие волнистые темно-каштановые волосы, зачесанные назад, оттеняли бледность лица, имевшую едва заметный смуглый оттенок. Все в ней изобличало породу, нечто неотъемлемое, складывающееся веками, присущее отпрыскам древних народов, то самое, что определяет неповторимость облика и «стиля», отличавшихся шармом и интеллигентностью. Но лицо ее было отмечено печатью уныния и даже грусти, как у человека, вступившего в борьбу с роком и сраженного им.
