Крестьянин являлся объектом грабежа еще и для правительственных чиновников, взимавших с них повинности, а также для приказчиков — и те и другие не упускали случая, чтобы поживиться с крестьян дополнительными поборами в свою пользу.
Два обстоятельства значительно усложняли и затрудняли выполнение задач, стоявших перед обладательницей трона. Первое и едва ли не главное состояло в отсутствии у бывшей прачки опыта и знаний. Отсутствовало у нее, разумеется, и четкое представление о том, каким курсом надлежит вести государственный корабль, какими средствами могут быть закреплены успехи, достигнутые Россией в годы продолжительного царствования ее покойного супруга, и какие его начинания нуждаются в корректировке и даже в отмене, как миновать подводные рифы в виде тайных козней противников преобразований и сторонников старины.
Второе обстоятельство, неблагоприятно сказывавшееся на выполнении государыней своих обязанностей, было связано с состоянием ее здоровья. Женщина, в молодые годы отличавшаяся богатырским здоровьем и незаурядной физической силой, к сорока годам превратилась в рыхлую особу с немалым количеством недугов.
Екатерина I пережила своего супруга всего на два года, хотя была значительно моложе его. Уход из жизни в 43 года (или около этого) объяснялся прежде всего ненормальным образом жизни императрицы, что неоднократно отмечали современники. Французский посол при русском дворе Кампредон, кажется, внимательнее других дипломатов следил за состоянием здоровья императрицы, регистрируя не только простудные, но и хронические заболевания. Последние он объяснял гастрономическими излишествами, чрезмерным увлечением напитками, страстью к развлечениям, превращение дневных часов в ночные — Екатерина имела обыкновение отправляться ко сну в четыре-пять утра.
Первый раз Кампредон отметил, что императрица «несколько чересчур предается удовольствиям даже до того, что расстраивает свое здоровье», в депеше от 5 октября 1725 года. В последующих посланиях Кампредон расшифровал суть этих «удовольствий»: «царица сильно прихворнула вследствие пира в день Андрея Первозванного. У нее сделались конвульсии, сопровождавшиеся биением сердца и лихорадкой». Частые застолья в кругу придворных дам вызывали чрезмерную полноту, несколько раз отмеченную Кампредоном: «она чрезвычайно полна, ведет очень неправильную жизнь»; «часто хворала вследствие своей чрезмерной полноты».
Состояние здоровья императрицы интересовало не только посла, но и министра иностранных дел Франции, пользовавшегося информацией и из других источников. В октябре 1726 года министр граф де Морвиль извещал своего посла в Петербурге: «Со всех сторон доходят сведения, будто здоровье царицы слабеет с каждым днем и будто расстройство доходит до того, что государыня не может долго прожить». Министр получил сведения и о том, «что царица жить не может, ибо кровь у нее совершенно заражена».
Сведения министра о заражении крови Екатерины посол решительно опроверг в депеше от 20 декабря 1726 года: «Здоровье царицы совершенно поправилось, и здесь никому даже в голову не приходит, будто кровь у нее заражена и будто сама государыня близка к смерти».
Перелом в ходе болезни наступил в начале 1727 года. Посол отправлял одну депешу за другой с извещениями о состоянии здоровья императрицы. 8 февраля она будто оправилась от болезни, но врачи запретили ей выходить из покоев в течение двух месяцев. Лишь однажды она выехала из дому, чтобы потом большую часть времени провести в постели.
Двор в Петербурге тщательно скрывал истинное положение дел, распуская слухи, что императрица здорова. Кампредон с иронией сообщал об этом своему двору 8 апреля 1727 года: «Хотя здоровье царицы и принято считать превосходным, но государыня до того ослабела и так изменилась, что ее почти узнать нельзя». Подтверждением тому — скромно отпразднованный день ее рождения в присутствии герцога и герцогини Голштинских, принцессы Елизаветы, фельдмаршалов Сапеги и Меншикова
[51]. Екатерина не смогла присутствовать даже на обедне в дворцовой церкви на Пасху (2 апреля).
Скрыть подлинное состояние здоровья императрицы было невозможно. Буквально на следующий день после отправки Кампредоном донесения другой дипломат, Мардефельд, много лет представлявший интересы прусского короля при русском дворе, сообщил о переполохе, вызванном состоянием императрицы: «…несколько дней все находились здесь в смущении и страхе, ибо царица в прошлую субботу заболела вторично старою болезнью и при том так сильно, что она причастилась и во дворец были призваны все министры и весь генералитет. Но, слава Богу, в ночь с воскресенья на понедельник в болезни наступил перелом, и выступил пот; по этим и другим благоприятным признакам медики считают царицу вне опасности, так как она дышать стала свободно, в чем состояла главная болезнь ее»
[52].
За здоровьем императрицы пристально следили все иноземные дипломаты: саксонский посол Лефорт, австрийский Рабутин, посол прусского короля Мардефельд, чьи депеши иногда совпадали с содержанием депеш Кампредона, а иногда существенно дополняли их. Так, Лефорт в депеше, отправленной 19 октября 1725 года, подтвердил информацию Кампредона о болезни Екатерины и сообщил о способе, которым ее вылечили: «Ее величество чувствует себя гораздо лучше после того, как ей пустили кровь». Известно, что пускание крови в XVIII веке считалось универсальным средством излечения всех недугов.
О хронической болезни императрицы Лефорт доносил в марте следующего года: «У царицы часто бывает опухоль на ногах. Она поднималась до бедра и не предвещает ничего хорошего». 17 декабря 1726 года Лефорт поведал о новом недуге Екатерины: «Нездоровье царицы происходит от кровотечения носом, которому она очень подвержена, и часто повторяющемуся».
О недугах императрицы сообщал своему правительству и австрийский посол Рабутин в депеше от 11 мая 1726 года: «Царица находится постоянно в своих покоях и лишь очень редко допускает к себе иностранных дипломатов». Стремление уклониться от встречи с представителями иностранных дворов, видимо, объяснялось не только недомоганием императрицы, но и ее опасением сказать в беседе с ними что-нибудь лишнее — проговориться ненароком о какой-либо тайне или пообещать то, что нанесло бы ущерб государству.
Эти наблюдения подтверждает и источник русского происхождения — «Журнал камер-фурьерский» за июль — октябрь 1726 года. Императрица действительно вела странный, беспорядочный образ жизни: ночью она бодрствовала, а днем, как тогда выражались, опочивала, и вельможи проводили долгие часы при дворе в ожидании, когда она изволит проснуться.
Камер-фурьерские журналы — источник скудный по своему содержанию. В них регистрировались лишь четыре эпизода в каждодневной жизни монарха: время, когда императрица ужинала и ложилась спать, часы, проведенные вне стен дворца, и время, когда она садилась за обеденный стол. Екатерина даже приблизительно не придерживалась какого-либо распорядка дня: ложилась спать, когда клонило ко сну, чаще всего в утренние часы; вставала к вечеру, проводя в постели от шести до двенадцати часов. Ночью бодрствовала, иногда прогуливаясь до рассвета в Летнем саду. За обеденный стол садилась раз в сутки, насыщая желудок обильной пищей, что позволяло ей не чувствовать голода в течение продолжительного времени.
