Воспитателем к двенадцатилетнему Петру Меншиков назначил вице-канцлера Андрея Ивановича Остермана. Надо отдать должное Александру Даниловичу — хотя сам он и не знал грамоты, но образованность ценил высоко и, будучи осведомленным о весьма скромных познаниях своего нареченного зятя, сразу же после провозглашения его императором решил восполнить пробел. Кстати говоря, у светлейшего был ограниченный выбор — в последние годы он повел себя столь надменно и высокомерно, что растерял всех, с кем был близок. Остермана же Меншиков ошибочно считал полностью преданным себе человеком. Он не разглядел в вице-канцлере карьериста, готового в любой момент изменить покровителю и переметнуться в лагерь его противников, если это предательство сулит ему выгоду.
Мардефельд доносил королю 15 мая 1727 года: «Царь отдался теперь совершенно в руки князя Меншикова и живет у него в доме. Все, кого он когда-либо любил и кто находился на его стороне, отстраняются от него и отправляются на службу в Сибирь, Казань и подобные места. Князь никому не разрешает разговаривать с царем, если сам или кто-нибудь из его поверенных не присутствует при этом»
[115].
Прежде всего, как уже говорилось выше, князь освободил Петра от неугодного влияния Ивана Долгорукого. В день провозглашения Петра императором тот был сослан в полевой полк за якобы причастность к заговору Толстого и Девиера. Общение Петра с прочими лицами было ограничено. Маньян отмечал: «Князь Меншиков относится крайне подозрительно ко всем, изъявляющим хотя малейшее желание говорить с царем наедине».
Даже сын Александр подвергся суровому наказанию за излишнюю болтливость. Маньян описал любопытный эпизод: Александр, «приблизительно одних лет с царем, играя с ним, как-то однажды вздумал сказать государю, что он сам господин своих желаний и никто теперь не может его принудить заниматься тем, чем у него нет охоты». Узнав об этом разговоре, князь наградил сына пощечинами и пинком ноги и велел посадить его под арест в кордегардию
[116].
Сам Меншиков проводил с Петром многие часы: он возил его то на Конюшенный двор для осмотра лошадей, то на Галерный двор, где производили спуск кораблей на воду, то устраивал развлекательные поездки.
Планы и помыслы князя сводились прежде всего к удовлетворению собственного ненасытного честолюбия. Побуждаемый этой страстью, он радел не столько об «общем благе» — мифическом понятии, которым пестрело законодательство петровского времени, сколько о благе личном и благе своей семьи. Ему мало стало чина генерал-фельдмаршала, и он росчерком пера детской руки Петра II получил чин генералиссимуса. Пожалование это сопровождалось фарсом, сценарий которого составлялся не без участия самого Меншикова. 13 мая Петр зашел в покои светлейшего и, по словам саксонского посла Лефорта, заявил: «Я уничтожил фельдмаршала!» «Эти слова, — продолжал Лефорт, — привели всех в недоумение, но, чтобы положить конец всем сомнениям, он показал бумагу князю Меншикову, подписанную его рукой, где он назначал Меншикова своим генералиссимусом»
[117].
При Петре светлейший имел чин вице-адмирала. На второй день после смерти Екатерины он стал полным адмиралом, хотя не участвовал в морских сражениях.
Дальнейшие события развивались также по сценарию, составленному Меншиковым. Главная роль отводилась императору, действовавшему будто бы по собственной инициативе. 23 мая Петр просил у Меншикова руки его шестнадцатилетней дочери Марии. Любопытно, что император отдал предпочтение некрасивой старшей дочери, проигнорировав более привлекательную младшую. Накануне, 22 мая, светлейший имел беседу с церковными иерархами, во время которой обсуждалась церемония помолвки. Ее в торжественной обстановке совершил Феофан Прокопович. После молебствия в присутствии членов Верховного тайного совета, Сената, Синода, а также генералитета и иностранных послов играла музыка, били в литавры, поздравляли помолвленных и будущего тестя. Меншиков находился на полпути к тому, чтобы окончательно обуздать власть.
Мардефельд сообщил королю подробности помолвки: «В Верховный тайный совет явился Остерман и объявил от имени императора, что последний выбрал себе будущею супругою старшую дочь Меншикова; Верховный тайный совет тотчас одобрил этот выбор и поздравил с ним императора. На следующий день князь Меншиков велел пригласить всех иностранных министров, а также всех знатных русских явиться на другой день в 3 часа в его дворец в полной парадной форме. К этому времени находились уже там в полном облачении архиепископ Новгородский вместе с знатнейшими представителями духовенства и всего клира. Далее вошли в залу его величество царь и княжна и встали перед маленьким алтарем, на котором лежал образ; литургия, молитвы и пение духовенства продолжались около получаса, после чего архиепископ надел обоим августейшим лицам их перстни. После того как они приложились к образу, был произведен пушечный салют, и они подошли под благословение. Затем обратился царь сначала к присутствующим дамам для принятия от них поздравления, которые состояли в целовании его руки, а он целовал их в уста. После этого очередь дошла до мужчин, причем произошла сильнейшая давка, которую, как и все действие, царь, однако, выдержал с неизменным спокойствием и большим терпением, и после чего он удалился в свои покои. Туда были позваны знатнейшие из русских министров и посланников, которым царь по русскому обычаю подносил на подносе венгерское вино. После этого царь переоделся в дорожное платье и отправился еще в тот же вечер в Петергоф, где он пробудет некоторое время»
[118].
Поездка в Петергоф преследовала ту же цель: полностью изолировать императора. Здесь, как и в столице, князь находился при императоре. Меншиков никогда не увлекался охотой, но ради большой цели можно было пойти и на маленькие жертвы — вместе с Петром он несколько раз ездил на псовую охоту.
Ничем не рисковал Меншиков и тогда, когда отправлялся в свою загородную резиденцию в Ораниенбаум или в Кронштадт для осмотра работ, так как будущий зять не оставался без надзора — в его обществе находились либо Дарья Михайловна, либо невеста, либо княжеский сын.
10 июня Меншиков возвратился в столицу, а на следующий день туда прибыл и Петр, опять поселившийся во дворце Меншикова.
До сих пор Александру Даниловичу ветер дул в спину и он не испытывал ни малейших затруднений, осуществляя свои планы. Весть о том, что он близок к положению тестя и регента малолетнего царя, стала достоянием европейских держав. Он уже получил поздравления от штатов Голландии, брауншвейг-волфтенбительского князя Августа Вильгельма, австрийского канцлера Шенборна и даже от самого императора Карла VI. Но тут случилось то, чего никто не мог предусмотреть и что в конечном счете сыграло роковую роль, — светлейший занемог.
Признаки болезни князь обнаружил еще 19 июня — в этот день он принимал лекарства и ему пускали кровь. Светлейший надеялся, что после мыльни ему полегчает, но нет — мыльня нисколько не помогла, наоборот, ему стало хуже. С 22 июня он уже не выходил из дому, хотя еще и не слег. Кроме завсегдатаев дворца его навещали члены Верховного тайного совета: Апраксин, Головкин, Голицын, Остерман.
