Поездка Екатерины была обставлена гораздо более пышными церемониями, нежели ее предшествующие путешествия, — сопровождать императрицу впервые были приглашены иностранные дипломаты, и это обстоятельство, с одной стороны, повышало престиж путешествия и самой коронованной путешественницы, а с другой — придавало мероприятию развлекательный характер.
Утром 28 апреля 1767 года во время выезда из старой столицы императрицу провожала «вся Москва». Вечером следующего дня кортеж карет прибыл в Тверь, где императрице предоставилась первая возможность проявить благотворительность: в мае 1763 года почти весь город выгорел. В этой связи Екатерина писала генерал-прокурору А. И. Глебову: «С крайним сожалением усмотрела я разорение по воли Божией города Твери. Старайтесь о вспоможении сим несчастным людям. Я думаю, что многим не печально, что дела почти все сгорели»
[208]. В результате погорельцам была оказана существенная помощь
[209]. Екатерина обстоятельно осмотрела застройку города и осталась довольна вновь воздвигнутыми зданиями.
2 мая императрица отправилась в путь по Волге. О размахе путешествия можно судить по тому, что караван состоял из 25 судов, сооружение которых началось в Твери еще в 1766 году, а число лиц, сопровождавших путешественницу, по ее словам, достигло «близко двух тысяч человек». Самую многочисленную группу участников похода составляли гребцы. Хотя флотилия двигалась по течению, для ускорения использовались весла, однажды даже подняли паруса, а в другой раз воспользовались бечевой. Среди обслуживающего персонала находились доктор и лекарь, фрейлины, повара, на четырех галерах везли съестные припасы и утварь для приготовления еды. Свиту императрицы составили вельможи: графы Иван и Захар Григорьевичи Чернышовы, Александр Ильич Бибиков, Дмитрий Васильевич Волков, граф Александр Петрович Шувалов, а также братья Орловы во главе с фаворитом Григорием. Императрицу, кроме того, сопровождали иностранные послы: испанский, австрийский, датский, прусский и саксонский.
Флотилия отчалила из Твери 2 мая, а в конечный пункт путешествия, Симбирск, прибыла 5 июля. На пути лежали значительные города и монастыри, в которых императрица проводила от нескольких часов до нескольких дней: Калязин монастырь, Углич, Рыбная слобода, Ярославль, Ипатьевский монастырь, Кострома, Нижний Новгород, Макарьевский монастырь, Чебоксары, Казань, Симбирск. В Ярославле Екатерина провела четыре дня, в Казани и того больше — пять дней. Остальным городам путешественница отдала по нескольку часов — она сходила на берег для осмотра достопримечательностей и бесед с представителями местных властей. Так, в Калязине монастыре она провела менее двух часов, столько же в Угличе и Рыбной слободе. Когда приходило время обеда, флотилия бросала якорь у какой-либо безвестной деревни.
Никто из участников путешествия не вел дневник, поэтому о путешествии мы знаем лишь из писем самой императрицы, делившейся впечатлениями от посещения городов с корреспондентами, а также из «экстракта из журнала плавания», регистрировавшего продвижение флотилии и продолжительность остановок в населенных пунктах. Поэтому затруднительно в полном объеме осветить распорядительную деятельность императрицы, ее повеления местным властям.
Екатерине впервые довелось увидеть могучую Волгу, которая произвела на нее неизгладимое впечатление. Из Калязина она писала: «Час от часу берега Волги становятся лучше. Вчера мы Кимру проехали, которая издали не уступает Петергофу, а вблизи уже все не то». В письме М. И. Воронцову из-под Ярославля: «Волга не в пример лучше Невы»
[210].
В Ярославле императрица оказалась в гуще местных страстей: в городе разгорелось ожесточенное соперничество, переросшее во вражду между богатеями-купцами, заседавшими в магистрате, и притесняемыми ими купцами среднего достатка и купеческой мелкотой. Богатеи, видимо, признавая свою вину, в канун приезда императрицы пошли на попятную и подали ей совместную со всеми купцами челобитную, в которой признали, что ссора и междоусобия «угрожают нашему городу совершенным разорением». На общем собрании купцы пришли к соглашению: первостатейное купечество обязывалось уплатить недоимку, числившуюся на всем купечестве города в сумме 10 тысяч рублей, а также возместить канцелярские расходы, накопившиеся во время разбирательства дела.
Примирение все же не спасло ярославского воеводу Кочетова от гнева императрицы — она велела Сенату заменить его, так как он «по нерасторопности своей должность свою исполняет с трудом и не может способствовать восстановлению мира между купечеством».
Одновременно с улаживанием конфликта между купцами Екатерина осматривала фабрики Холщевникова, Колесова и других ярославских промышленников. Она обратила внимание и на внешность ярославских женщин: «Ярославки лицом хороши, а тальею и одеянием на tappenmonde похожи» (то есть оставили дурное впечатление).
Перечисленные заботы не поглощали всей энергии императрицы, и она 10 мая писала Н. И. Панину: «Изволь-ка прислать дела, я весьма праздно живу».
Впечатляющим оказался прием путешественницы костромским дворянством, вызвавший слезы умиления у некоторых сентиментальных спутников. 15 мая Екатерина писала Панину из Костромы: «Завтра поеду отселе, а иноплеменников (иностранных дипломатов. — Н. П.) отпущу в Москве. Они вам скажут, как я здесь принята была. Я их всех не единожды видела в слезах от народной радости, а И. Г. Чернышев весь обед проплакал от здешнего дворянства благочинного и ласкового обхождения»
[211].
Нижний Новгород произвел дурное впечатление: «Сей город ситуацией прекрасен, а строением мерзок. Чебоксары для меня во всем лучше Нижнего Новгорода». Бросилась в глаза бедность нижегородского купечества. Пребывание в городе императрицы ознаменовалось созданием компании из местных купцов.
Удручающее впечатление оставило нижегородское духовенство, в положение которого императрица пыталась внести существенные изменения. «Во всем здешнем духовенстве, — писала она митрополиту Дмитрию Сеченову, — примечается дух гонения. Сия же епархия, кажется, весьма достойна особливого примечания, ибо число правоверных, думаю, меньше, нежели число иноверных и раскольников; итак, кажется, нужнее всего здесь иметь священство, просвещенное учением, нрава кроткого и доброго жития, кои бы тихостию и бескорыстностью добронравного учения подкрепляли во всяком случае Евангельское слово». В рассуждениях Екатерины четко выражена идея свободы вероисповедания и отказ от насильственного превращения иноверцев в православных. Императрица сочла необходимым обратить внимание митрополита на частный казус: в Федоровском монастыре «игумен так стар, что насилу служить может и что монахи так мало его почитают, что громко с бранью наставляли как ему служить, что и действительно он худо знал»
[212].
