До этого не подлежало сомнению, что в какой-то момент выберу пару, совьем гнездо и выведем потомство. Это мощнейший инстинкт, самый мощный, без него бы жизнь прекратилась… но вот сейчас разум холодно и трезво говорит, что отныне в этом необходимости нет. Цель достигнута, сингулярность рядом, люди станут бессмертными, а бессмертным уже нет необходимости в продлении рода.
С другой стороны, весь разум – высшая точка инстинкта. И если он входит в противоречие сам с собой, то это не противоречие, а борьба новых отделов мозга с самыми старыми, базовыми, возникшими самыми первыми на заре молодой Земли.
Плюс размножение возможно и при сингулярности. За долю секунды создаешь свою копию, либо абсолютную, либо в чем-то особенную, и отправляешь либо себе в помощь, либо в свободное плавание…
Эсфирь придвинула блюдо мне поближе.
– Ешь, не смотри таким бараньим взглядом!..
– Это же баранина, – буркнул я, возвращаясь в реальный мир. – Как может баран есть баранину?
– У тебя только вид бараний, – пояснила она, – а так ты лев рыкающий!.. Да и взгляд у тебя как у орла.
– А нюх, – пробормотал я, – как у собаки… Спасибо, очень вкусно.
– Хамло, – заявила она, – еще не начал!.. Это оскорбительно, не находишь? Или люди будущего станут такими свинтусами?..
– Людей не будет, – пояснил я. – Как нет сейчас питекантропов. Правда, в каждом из нас питекантроп живет и действует, даже толкает речи о ценности культуры, но потом его даже не выдавим, а просто вычеркнем… Мясо прекрасное… Говоришь, баранина? А почему такая… гм, небаранная?
– Ешь, – сказала она сердито, – не умничай. А то и тебя посадят.
– Здесь?
– В России, – ответила она. – У вас же все умные только по тюрьмам?
– Что ты, – заверил я, – умных всех перестреляли и передушили. У нас же тотаритаризьм и угнетение. То ли дело у вас: свободы, гей-парады…
– Заткнись, – посоветовала она. – Не порти аппетит.
Некоторое время ели молча, у меня не просто аппетит, а голод. Чувствую, когда перейду на электропитание, придется пользоваться повышенным тарифом.
Эсфирь лопает быстро и с удовольствием, глаза блестят, чуть ли не урчит, как дикая кошка над пойманной толстой жирной мышью. Мы словно соревнуемся, кто быстрее очистит от еды тарелку, какие уж тут манеры, великосветскость остается в том мире, который если и вспомним, то с презрительной ухмылкой, типа: какими же дикими дураками были.
– Ты специализируешься, – сказала она с набитым ртом и чуть не подавилась, – по Востоку?
– Я специализируюсь по генной модификации, – ответил я с тоской, – а здесь просто хренью занимаюсь.
– Ты чего?
– Сейчас мы не будущее, – прояснил я брезгливо, – а прошлое. Бегаем, стреляем, убиваем, прям пещерные люди.
– Что, – сказала она с издевкой, – всерьез веришь, что уже вот-вот этого не будет?
Я прожевал, ответил очень серьезно:
– Раньше, чем ты думаешь. Не дети твои, а ты сама увидишь мир, где не будет ни единого выстрела!
Она вытерла губы салфеткой, подумала, зябко повела плечами.
– Жуть какая-то… А как же наше извечное «убивать и грабить»?
– Останется в романтичном детстве, – пояснил я, – вместе с пиратами, корсарами, флибустьерами, робингудами и феодальными порядками… Со временем приукрасят все настолько, что и самые грязные бандиты и насильники настоящего будут выглядеть как Робин Гуд, хотя на самом деле то был еще тот мерзавец!
Она буркнула:
– Это уже и сейчас приукрашено. Каждый второй фильм о наемных киллерах, о грабителях банков и о преступниках, которые выходят из тюрьмы и снова берутся за старое.
– То ли еще будет, – сказал я, – когда истребим все это.
– Терроризм? Или вообще и бандитов?
– Их тоже стоит, – согласился я, – но я о самом явлении. И о возможности убивать и грабить… безнаказанно.
Она зябко повела плечами.
– Страшные вещи говоришь.
– Почему?
– А мне чем тогда заниматься?
Я сказал утешающе:
– Девяносто девять человек из каждой сотни лишатся работы. Но зарплату получать будут, так что не подохнут с голоду. Ты же видишь, уже такое началось. В разных странах разрабатывают на законодательном уровне, сколько будут платить каждому жителю страны «просто так». Неважно, работает или нет. Чтобы не бунтовал и не жег покрышки… Это что за вино? Необычный вкус…
– А хвастался, – обвинила она, – что не разбираешься в винах! Это альхедакра, древнее вино, которое делали в этих краях, когда сюда еще не пришел ислам с его запретами.
– Своеобразный аромат, – согласился я. – На вкус полное говно, но понимаю, местный патриотизм, традиции, уважение к корням, почтение к предкам, возможность прикоснуться к истокам…
Она посмотрела с подозрением, нет ли в моем сарказме скрытого антисемитизма, у ортодоксов особо трепетное уважение к корням, но решила не задираться с человеком опасного будущего.
– Допивай быстрее, – сказала она. – Пора ехать! А восточные сладости можно взять с собой. По дороге съешь.
– Куда ехать? – спросил я.
Она сказала сердито:
– Я думала, уже придумал. Третий заряд еще где-то застрял на полпути. Тоже мне, а еще в доминанты рвешься!
– Я уже там, – сообщил я, – и подвигаться на троне не намерен. А где кофе?
– Что, помогает придумывать?
– Во всем помогает, – ответил я покровительственно. – Делай, Фатима! Как заснуть без чашки крепкого кофе?
Она фыркнула, женщины просто обязаны демонстрировать, что ничуть нам не подчиняются, но поколдовала с кофейным агрегатом, задавая ему новые параметры, а вернулась к столу уже с разложенными на широком блюде пирожными и сладостями.
Я потер ладони.
– Хорошо…
– Ага, нравится в нашем человечьем мире?
– Тебе не с чем сравнивать, – напомнил я. – Даже я, у которого дух захватывает от перспектив будущего, и то вижу лишь дивный свет и божественную мощь, а детали пока в тумане… А ты вообще существо.
Она со вздохом взяла первое пирожное.
– Ладно, только одну штучку. Нет-нет, кофе не буду, тогда точно не засну.
– Хорошо, – сказал я. – Одну штучку хорошо. Хотя и ее на ночь вредно.
– А тебе?
– Мне очень вредно, – сообщил я, – если лягу спать голодным.
Глава 13
Утром она неслышно выскользнула из-под одеяла и отправилась в душевую, эти дикари еще не понимают, что смывают с кожи защитный слой, облегчая всяким вирусам проникновение через этот могучий барьер.
