А вечером, когда мой названый брат с его новым приятелем поволжско-немецкого происхождения вновь отправились крепить дружбу и любовь между народами, у меня планировалась своя собственная культурная программа. Она имела некоторое отношение к дружбе, но никакого – к любви, и именно по этой причине я была столь мрачна в туманное и седое утро нашего возвращения на родину.
Второй – и последний – вечер нашего пребывания в столице Германии я провела в обществе мужчины, который в бытность свою мальчиком являлся моим соседом по лестничной площадке и по совместительству первой любовью, столь же светлой, сколь и безответной. По последнему пункту у меня, естественно, остались к бывшему соседу серьезные претензии. Пять долгих лет я тайно его обожала, а он, видите ли, не изволил этого заметить! Эту обиду я запомнила и даже за давностью лет не могла простить, хотя былые чувства давно улетучились.
Экс-мальчик Саша, которого в связи с изменениями в возрасте, статусе и внешности более подобало почтительно величать Александром Андреевичем, не сразу узнал меня при встрече и не казался смертельно разочарованным моим новым обликом. Это меня воодушевило. Мое воображение, богатое, как все семейство Онассис, без всяких просьб и поощрений приступило к черновой разработке плана окончательного и бесповоротного охмурения ранее неприступного субъекта. Хотя воплощать этот безнравственный сценарий в жизнь я не собиралась, представлять торжество исторической справедливости мне было приятно. Каково же оказалось разочарование, когда на финишной прямой к моему отелю бывший кумир прекратил поступательное движение к победе Добра (в моем лице) над Злом (ясно, в чьем) и, обняв меня не более страстно, чем плюшевого мишку, со словами прощания на устах устремился к свободной машине такси!
– Я очень тяжело переношу рецидив детско-юношеского комплекса неполноценности, – пожаловалась я Вадику, когда он понял, что мое сопливое хрюканье не позволит ему уснуть, слез со своей полки и с подкупающей душевностью спросил: какого черта я распустила нюни, как голодный шарпей?!
Пришлось рассказать напарнику, что после отъезда несгибаемого Саши я натворила немало глупостей. Вместо того чтобы подняться в свой номер и благоразумно лечь спать в гордом и отвратительном одиночестве, я осталась в холле. И не просто осталась, а ледоколом вломилась в плотную толпу принаряженных иностранных граждан с бокалами и рюмками. Скудных знаний немецкого языка, почерпнутых из замечательного разговорника, мне удивительным образом хватило, чтобы понять: я угодила на коктейль-прием Берлинской ассоциации юристов.
Лучше бы я этого не знала! Ведь мой так и не состоявшийся возлюбленный за истекшие годы тоже сделался не кем-нибудь, а именно юристом! Этого трагического совпадения оказалось достаточно, чтобы вывести меня из себя далеко и надолго.
Окинув недобрым взглядом представителей ненавистного мне отныне племени законников, я локтями проложила себе путь к открытому источнику алкоголя и показала этим скучным крючкотворам, этим занудным судейским, этим хитроумным лицемерам, сухим и пыльным, как прабабушкин школьный гербарий, что такое живая натура, способная искренне и непосредственно выражать свои чувства.
Живая натура в моем исполнении выглядела впечатляюще. Когда я, зажмурясь, решительно опрокинула вторую рюмку огненной самбуки, некоторые крючкотворы и лицемеры мужского пола разразились одобрительными восклицаниями. Я глубоко затянулась дымом с привкусом кофе, открыла глаза и в упор посмотрела на ближайшего крючкотвора. Он ответил мне неуверенной улыбкой.
– Юристы капут! – с ненавистью сказала я и обошла приветливого лицемера по крутой дуге, попутно зацепив плечом и локтями с полдюжины менее приветливых.
Пылающая самбука высветила глухие закоулки моей грешной души. Понимание, что с юристами мне тотально не везет, нарушило гармонию мироздания окончательно и непоправимо. В этот момент я совершенно неистово желала обладать… Нет, не одним-единственным мужчиной – одной-единственной ракетой класса «земля—земля» и точными координатами местонахождения своего обидчика.
– Даже не знаю, что он должен был сделать, чтобы я его простила! – призналась я Вадику, гневно раздувая ноздри.
– Харакири? – добродушно подсказал мой напарник.
Я хмыкнула и слабо порадовалась, что уже могу над этим смеяться, – до начала душеспасительной беседы я при воспоминании о том вечере непроизвольно стискивала кулаки, вгоняя ногти в ладони. А той ночью в отеле мне нестерпимо хотелось набить кому-нибудь физиономию! Ну, хоть кому-нибудь! Только остатки политкорректности не позволяли мне использовать в качестве боксерской груши иностранца.
– Именно поэтому я стала посылать эсэмэски ему – своему бывшему соседу, – объяснила я.
– Пыталась таким образом избежать назревающего межнационального конфликта? – фыркнул напарник. – Ой, только не заливай! Да ты просто хотела заставить его вернуться, чтобы реализовать свои порочные желания!
Эта грубая мужская трактовка тонких душевных порывов мне совсем не понравилась. Я представила на миг, как сильно она не понравится моему супругу, если Вадик проболтается ему о моих берлинских страданиях, и пожалела, что открыла душу напарнику. И моя давняя любовь, и моя новая ненависть одинаково роняли меня в глазах мужа.
Стало ясно, что душевный разговор пора сворачивать, но Вадика уже было не остановить. Вникнув в то, что ему показалось сутью моих переживаний, он начал подводить под козни не расположенного ко мне мироздания философскую базу.
– Знаешь, Ленка, один мудрый человек, барахтаясь в зубах акулы, сказал себе так: «Я за свою жизнь съел столько рыбы, что по справедливости теперь рыба должна съесть меня!»
– Ты читал Хемингуэя? – некстати удивилась я. – Про акулу только врешь, не было ее там.
– Она тут, у нас, – акула пера! – Вадик изобразил шутливый поклон в мою сторону.
– А кто у нас человек?
– Я! – Напарник постучал себя в грудь кулаком. – И вообще, «человек» – это по-украински «муж, мужчина». И относиться к нам, мужчинам, нужно по-человечески! А ты вот лично сколько рыбы съела?
– Я вообще рыбу не ем! Я ее не люблю!
– А мужиков любишь? Вообще?
– Да. – Я кивнула, потому как понимала, что запираться бессмысленно: Вадик знает меня десять лет. – Мужиков я люблю. Но далеко не всех!
– Во-от! О том и речь!
Вадик победно щелкнул пальцами. Я посмотрела на него задумчиво.
– Кажется, я уловила смысл твоей аллегории…
– Смысл простой: ты, Ленка, отшила столько мужиков, что кто-то должен был отшить тебя! Один за всех и все за одного!
В голосе моего дотоле верного товарища послышалось неприятное ликование.
– Ты-то чего радуешься? – хмуро спросила я.
– Ну, здрасте! Меня же ты тоже отшила!
– Разве? – Я напрягла память.
– А разве нет? – Вадик расценил эту неуверенность по-своему, живо прыгнул на мою полку и сделал попытку приобнять меня за талию.
