Именно ради этого придуман проект Яровой. И его сторонники вряд ли откажутся от своих намерений, как бы ни пытались почтенные сенаторы убрать из проекта наиболее одиозные моменты, сделать текст более благообразным, внешне приблизить его к европейским «антинацистским законам». Мучимые зудом запретительства, державно озабоченные граждане просто не дадут властям удержать процесс в сколь-нибудь умеренных рамках. Они будут инициировать все новые запреты и суды. И встретят понимание и сочувствие у значительной части кадров репрессивной машины, ментально близкой именно к ним, а не демократической общественности.
Фактически внутри общества будет развязана очередная война. В ней будут свои жертвы, осужденные за распространение нового самиздата. Только вот серьезно затруднить доступ к нежелательной информации властям в наш информационный век вряд ли удастся. Режим, правда, может рассчитывать на получение с этой войны несколько иного «навара»: она может вызвать еще один раскол в оппозиции. Заметную ее часть составляют «патриоты-государственники», которые, мягко говоря, не вполне разделяют многие исторические оценки либералов-западников. И они не без оснований могут припомнить и использование некоторыми либеральными журналистами 282-й статьи против своих оппонентов, и предложения некоторых именитых демократов ввести уголовную статью за отрицание или оправдание преступлений сталинизма.
Что ж, это будет хороший тест на приверженность демократическим принципам независимо от идеологии, на способность к солидарности и взаимопомощи, которая, между прочим, была у советских диссидентов, несмотря на все различия во взглядах. Общество, неспособное к солидарности и взаимопомощи, обречено жить под диктатурой.
Семь тезисов о Дожде
1. О праве и обязанности журналистов и историков ставить самые болезненные вопросы о нашей жизни и нашей истории максимально коротко и максимально ясно сказал Алексей Венедиктов.
2. Те, кто заявляет, что сама постановка вопроса о возможности сдачи Ленинграда морально недопустима – либо провокаторы, стравливающие людей на ровном месте, либо жертвы манипуляций со стороны этих провокаторов. Сомнение в правильности принятого тогда стратегического решения никоим образом не умаляет подвиг защитников Ленинграда. Оно умаляет государственное руководство, и именно это вызвало ярость казенных «патриотов».
3. Кампания, развязанная против «Дождя», не является только местью одному отдельно взятому неугодному телеканалу. Это часть широкомасштабного наступления правоконсервативных сил на свободу слова – последнее хотя бы частично сохранившееся завоевание горбачевской революции. Это артподготовка перед проталкиванием очередного пакета репрессивных законов, призванных окончательно узаконить фактически восстановленную идеологическую цензуру.
4. Вся последовательно выстраиваемая нынешней властью законодательная конструкция, открывающая возможность преследованиям за оскорбление всевозможных чувств, служит восстановлению известного с древности закона: «закона об оскорблении величества». Этот и ему подобные законы всегда составляли юридическую базу любой автократии. Вопреки надеждам поклонников идеи «просвещенного авторитаризма», мечтающим о Марке Аврелии на троне, автократия не может длительное время сосуществовать со свободой слова. Либо автократия убивает свободу слова, либо свобода слова убивает автократию. Нынешняя автократия это прекрасно понимает и потому ведет против свободы слова войну на уничтожение.
5. Нынешняя автократия и ее идеологическая обслуга целенаправленно ведут дело к воссозданию государства, в котором власть считается сакральной, история табуирована, а единство общества принудительно поддерживается лживой псевдопатриотической мифологией. Это государство фашистского типа, а потому его сторонники являются фашистами. И относиться к ним следует как к врагам и захватчикам. Об этом я уже говорил вот здесь.
6. Принятие новой серии запретительных законов неизбежно приведет к нарастающему валу запретов книг, фильмов, иных научных и художественных произведений, на порядок расширит поле применения пока еще достаточно «точечных» репрессий. В этих условиях были бы глубоко ошибочными попытки сохранить хоть что-то, отступая перед властью. Это было бы столь же ошибочно, сколь ошибочным было бы решение сдать Ленинград уже после того, как кольцо блокады сомкнулось. Именно власть заинтересована в том, чтобы уничтожение свободы слова шло постепенно, по частям, без большого шума и скандала. Это позволяет власти минимизировать морально-политический ущерб от каждого отдельного шага в этом направлении. Усилия Сопротивления должны быть направлены на то, чтобы максимизировать этот ущерб. Как справедливо указывает «патриотическая» общественность в споре о блокаде Ленинграда, за честь и свободу нужно чем-то жертвовать. В том числе и свободой. И не только. А лучшим способом борьбы с восстановленной цензурой является создание эффективной системы распространения неподцензурной информации.
7. Наилучшей формой поддержки «Дождя» и солидарности с ним было бы размещение вызвавшего ярость доморощенных фашистов опроса на сайтах максимального количества информационных ресурсов. А уже по результатам этих опросов можно было бы начать тяжелый, но необходимый разговор о том, какое количество наших граждан сегодня легко готовы пренебречь другой страшной ценой, которую неизбежно пришлось бы заплатить за сдачу Ленинграда. И почему.
Борис Вишневский и советские диссиденты
Борис Вишневский написал очередное письмо в ведомство Бастрыкина с требованием проверить на экстремизм высказывания г-на Миграняна и рассмотреть вопрос о привлечении его к уголовной ответственности. Придворные журналисты и политологи, объясняет он, уверены, что антиэкстремистские законы (в том числе и проходящий процедуру принятия закон «о реабилитации нацизма») писаны только для того, чтобы преследовать оппозицию. Так пусть они почувствуют эти законы на себе! И заключает: это продолжение требования советских диссидентов, обращенного к власти: «Соблюдайте свои законы!».
Была такая статья 70-я в УК РСФСР: «Агитация и пропаганда с целью подрыва или ослабления Советской власти». Под нее подводилась любая критика общественного строя, правящей партии, ее руководства, политики и идеологии. Об этом прямо говорилось в ведомственных «Комментариях к Уголовному кодексу». Диссидент мог сколько угодно доказывать, что критика недостатков направлена не на ослабление, а на укрепление Советской власти. Что укрепляет, а что ослабляет, все равно решал следователь КГБ и его партийное начальство. И мне не приходилось слышать, чтобы кто-то из диссидентов выдвигал требование «правильного соблюдения 70-й статьи». Все диссиденты считали 70-ю статью антидемократической и противоправной. Независимо от того, к какому идеологическому течению они принадлежали.
А идеологические течения среди диссидентов были самые разные. Там были «истинные коммунисты» и буржуазные либералы, националисты-почвенники и поклонники «православной монархии». Советская власть не делала между ними различий. Шаг в сторону – попытка к побегу. Критикуешь – 70-я статья. И я опять-таки не слышал, чтобы какой-нибудь сторонник «возвращения к истинной Советской власти», которому самому «светила» 70-я, написал в КГБ донос на сторонника буржуазной парламентской республики: вот он точно против Советской власти и социализма, проверьте его на 70-ю статью. Я не могу поручиться, что таких эпизодов не было. Но никто из диссидентов, известных мне лично или даже заочно, так точно бы не сделал.
