Из тех, кто судил короля, многие считали, что он был сознательным преступником; другие – что из-за самого его существования нация постоянно находилась бы в конфликте со сворой королей, которые воевали бы с ней на протяжении жизни целого поколения, которое могло бы в ином случае жить своей собственной жизнью, и что лучше погибнуть одному, чем всем.
Я бы не голосовал вместе с этой частью законодателей. Я бы заточил королеву в монастырь, обезвредив ее таким образом, и оставил бы короля на троне, наделив его ограниченной властью и полномочиями, которые, я искренне верю, он в меру своего разумения честно бы отправлял. В таком случае не возник бы вакуум, соблазнивший военного авантюриста захватить власть, и не появилась бы возможность для таких чудовищных преступлений, которые деморализовали все страны мира и уничтожили – и уничтожат еще в будущем – миллионы и миллионы их жителей.
Три исторические эпохи отмечены полным угасанием морали народов. Первая – эпоха Александра и его преемников. Вторая – эпоха преемников первого Цезаря. Третья – наше время. Она началась с раздела Польши, затем последовала Пильницкая декларация, после чего – сожжение Копенгагена. Далее последовали чудовищные преступления Бонапарта, который делил мир по своему усмотрению, опустошал его огнем и мечом. Теперь – сговор королей, преемников Бонапарта, кощунственно окрестивших себя Священным союзом и идущих по стопам своего заточенного лидера. Правда, пока они открыто и полностью еще не узурпировали власть над другими народами; однако там, где это возможно, с помощью своих армий они контролируют разрешенные ими формы правления, храня in petto порядок и размах замышляемых ими будущих узурпаций.
Но пора мне закончить отступление, к которому меня в свое время привели размышления о преступных страстях, из-за которых мир лишился благоприятной возможности спастись от тех бедствий, которые его постигли.
* * *
Г-н Неккер уже находился в Базеле, когда его догнало письмо короля с приглашением снова занять пост, который он только что оставил. Он возвратился незамедлительно. Поскольку все другие министры ушли в отставку, было создано новое правительство, а именно: Сен-При и Монморен были восстановлены на своих постах, архиепископ Бордосский был назначен хранителем печатей, Латур дю Пен – военным министром, Ла Люзерн – морским министром. Полагали, что последний был назначен благодаря дружбе с Монмореном, поскольку, несмотря на расхождения в политике, они оставались верными своей дружбе, а Люзерн, хотя и не очень способный, считался честным человеком. В состав Совета был включен и принц Бово.
Поскольку семь принцев королевской крови, шесть бывших министров и еще многие из высшей аристократии бежали, а теперешние министры, за исключением Люзерна, принадлежали к народной партии, все члены правительства работали пока в полном согласии.
Вечером 4 августа по предложению виконта Ноайя, шурина Лафайета, Собрание отменило все титулы, все оскорбительные феодальные привилегии, десятину и доходы священников, все привилегии провинций и, наконец, весь феодальный порядок в целом. Аббат Сиейес решительно возражал против отмены десятины, однако его ученые и логичные доводы остались без внимания, а уважение к нему уменьшилось из-за эгоизма (десятина была ему выгодна), который он выказал на фоне великодушного отказа от своих прав других членов Собрания.
Много дней ушло на то, чтобы облечь в форму законов упразднение многочисленных стародавних несправедливостей. После этого депутаты приступили к предварительной работе над Декларацией прав. Поскольку мнения относительно принципов этого документа большей частью совпадали, он был сформулирован весьма свободно и принят подавляющим большинством голосов. Затем они создали комитет по подготовке конституции, который возглавил архиепископ Бордосский. В своем письме от 20 июля он в качестве председателя комитета просил меня посетить их заседания и принять участие в обсуждениях. Я отклонил предложение, сославшись на то, что я аккредитован при короле как главе нации, что мои полномочия ограничиваются интересами моей страны и не позволяют мне вмешиваться во внутренние дела той страны, в которую я прибыл лишь с определенной миссией.
Проект конституции обсуждался по разделам и время от времени по мере их согласования докладывался комитетом. Первый раздел касался общей структуры правления. Все единодушно согласились, что она должна состоять из трех структур: исполнительной, законодательной и судебной власти. Но когда перешли к второстепенным вопросам, произошло столкновение различных нюансов мнений, и резко обозначившийся раскол разделил патриотов на группы с противоречивыми принципами. Первый вопрос: «Нужна ли королевская власть?» – не встретил открытой оппозиции и все с готовностью согласились, что Франция будет монархией и притом наследственной.
«Должен ли король обладать правом налагать вето на законопроект? Должно ли это вето быть абсолютным или только приостанавливающим? Должны ли существовать две законодательные палаты или только одна? Если две, должно ли право членства в одной из них быть наследственным или пожизненным, либо иметь определенный срок? Должны ли ее депутаты назначаться королем или избираться народом?»
Эти вопросы выявили большие расхождения во мнениях и разделили депутатов на соперничающие группы. Аристократов сплотил общий принцип сохранения старого режима или чего-то очень близкого к нему. Приняв это за свою путеводную звезду, они действовали сплоченной фалангой по каждому вопросу, отдавая предпочтение меньшинству среди патриотов и всегда тем, кто выступал за минимальные изменения. Очертания новой конституции таким образом приобретали пугающий вид, и среди честных патриотов возникла большая тревога из-за таких разногласий в их рядах.
* * *
В эти беспокойные дни я однажды получил записку от маркиза де Лафайета, в которой он просил меня на следующий день дать обед для него и шести или восьми его друзей. Я заверил его, что буду рад принять их. Пришел сам Лафайет, Дюпор, Барнав, Александр Ламет, Блакон, Мунье, Мобур и д’Агу. Это были ведущие патриоты, придерживавшиеся честных, но различных взглядов, сознававшие необходимость создания коалиции путем взаимных уступок, знающие друг друга и не боявшиеся поэтому быть взаимно откровенными.
Последний принцип был решающим при выборе гостей. Исходя из этого маркиз и предложил это совещание, а место и время его назначил, не подумав о том, в какое затруднительное положение он мог меня поставить.
После того как убрали скатерть и на стол, по американскому обычаю, подали вино, маркиз изложил цели встречи, кратко напомнив о положении дел в Собрании, о том виде, какой принимали принципы конституции, и о том, чем все это может кончиться, если сами патриоты не проявят большей готовности к согласию. Он заявил, что хотя у него и есть собственное мнение, он готов принести его в жертву братьям по общему делу, что сейчас должна быть выработана общая точка зрения, иначе победит аристократия, и что к какому бы соглашению они сейчас ни пришли, он как глава народных вооруженных сил поддержит его.
Обсуждение началось около четырех часов и продолжалось до десяти вечера. В течение этого времени я стал молчаливым свидетелем того, с каким спокойствием и откровенностью, столь необычными для споров о политике, велась эта беседа. Я был свидетелем демонстрации логических доказательств и строгого красноречия, не испорченного витиеватым краснобайством и декламацией, поистине достойного сравнения с прекрасными образцами диалогов древности, дошедшими до нас благодаря Ксенофонту, Платону и Цицерону.
