Впрочем, демократические установки большевиков также сыграли в этом свою роль. Вооруженной рукой противостоять воле Советов было для многих из них пока неприемлемо. Так, Невский впоследствии оценивал ситуацию июльских дней: «Не подлежит ни малейшему сомнению, что и тогда уже возможно было захватить власть в свои руки, но большевики так вопроса не ставили, ибо, как это видно было из резолюций апрельской конференции, они представляли себе дело перехода власти к Советам не делом захвата, не делом кучки самоотверженных отчаянных голов, а результатом твердого решения подавляющего большинства трудящихся взять власть. Но этого-то сознания в июле 1917 г. еще и не было».
Итак, к вечеру 4 июля Ленин убедился, что восстание не может победить, и настала пора отступать, выводя партию из того щекотливого положения, в которое ее поставили обстоятельства и слишком нетерпеливые «унтер-офицеры» из рядов петроградского актива и военной организации. Итого, на колебания у него ушел один световой день.
ЦК, наконец, выйдя из анабиоза, принял решение (не известно, каким числом голосов и был ли кто-нибудь против) немедленно остановить демонстрацию, призвав массы к сдержанности. Но было уже поздно. Правительство перешло в наступление и не нуждалось в компромиссе. Напротив, не было недостатка в желающих воспользоваться ситуацией чтобы разгромить большевистскую партию. «Теперь они нас перестреляют. Самый для них подходящий момент» – скажет Ленин Троцкому 5 июля. И этот момент заставил саму партию перестраиваться.
* * *
Вероятно, ни Ленин, ни Троцкий, ни другие лидеры ультралевых не могли сразу представить себе масштабы случившегося поворота. РСДРП(б), в лице своих руководящих инстанций, не призывала к восстанию, но лишь участвовала в мирных протестах, а случившиеся эксцессы (только убитых в городе было по подсчетам следственной комиссии 29 человек, а по другим данным число убитых и раненных достигало 700) не могли быть отнесены на счет большевиков. Никаких противоправных действий сами партийные вожди не совершали.
Несмотря на это, уже в ночь на 5 июля была разгромлена редакция «Правды» и большевистская типография. Однако несколько позже в штаб партии в особняке Кшесинской явилась для переговоров официальная делегация советского большинства во главе с Либером. Казалось, можно не опасаться репрессий: тон переговоров был мирным и деловым. Большевики обязались освободить Петропавловскую крепость, контролируемую пробольшевистски настроенной ротой пулеметчиков, отправить кронштадских матросов домой, вообще убедить своих сторонников разойтись по домам и казармам. В обмен правительство и Совет гарантировали безопасность для партии, обязывались не допускать погромов и репрессий против нее.
Приходится, вслед за Рабиновичем признать, что «крайне трудно воссоздать действия ЦК РСДРП(б), Петербургского комитета и Военной организации во время этой, последней фазы июльского восстания». Можно лишь указать на несколько нюансов. Во-первых, мейнстримом партийной тактики в этот момент, безусловно, было «организованное отступление»: лидеры партии стремились найти приемлемый компромисс с советским большинством. Однако, с другой стороны, лидеры кронштадтцев, особенно Раскольников (которого ВО назначила комендантом партийного штаба), еще 5 июля позволял себе бряцать оружием. В частности, он распорядился подготовить к вооруженной обороне дворец Кшесинской и даже запросил в Центробалте военный корабль для того, что бы последний участвовал в обороне штаба партии от возможной атаки правительственных войск. Троцкий оценивал эти инициативы военки следующим образом: «скорее приходится предположить, что в дневные часы 5 июля руководители Военной организации, и Раскольников с ними, еще не оценили полностью перелома обстановки… молодые кронштадтские вожди не первый раз хватали через край». Вероятно, эта интерпретация недалека от истины.
ЦК все настойчивее требовал от партийных активистов прекратить конфронтационные действия, проголосовав за то чтобы «не пересматривать решение о прекращении демонстраций». Однако деятели военки во главе с Подвойским, Раскольниковым и Ильиным-Женевским готовились с оружием в руках защищать остававшиеся в их руках здания (дворец Кшесинской и Петропавловскую крепость). Под их руководством находилось около 500 вооруженных солдат и матросов. Противостояние закончилось позорной капитуляцией утром 6 июля, придавшей июльским событиям еще более зловещий оттенок.
Именно после капитуляции Петропавловской крепости стало окончательно ясно, что поражение июльского выступления обернется поражением самой большевистской партии.
В тот же день состоялось еще два важных партийных совещания. Сначала произошла встреча членов Исполкома ПК, а вечером в сторожке завода «Рено» она повторилось, уже с участием Ленина и Сталина.
По всей видимости, Ленин был изрядно раздражен действиями активистов и лидеров военки и ПК. Во всяком случае, он решительно возражал против предложения Лациса организовать всеобщую забастовку, и настоял на принятии воззвания, означавшего, по сути, капитуляцию. «Исполнительная комиссия Петербургского комитета РСДРП во исполнение опубликованного вчера решения ЦК РСДРП (решения, подписанного и Петербургским комитетом), призывает рабочих к возобновлению работ с завтрашнего дня, т. е. с утра 7 июля» – гласило это воззвание.
Однако, одной рукой подписывая «капитуляцию», другой Ленин готов был круто повернуть ветрило партийной политики в сторону значительно более резкого конфликта с правительством и умеренными социалистами. Вечером того же дня, на совещании, в котором участвовали Каменев, Зиновьев, Сталин и Подвойский, вождь впервые провозгласил новые, до сих пор неслыханные из его уст, задачи партии. Он видел всю глубину поражения партии и считал, что «вся предыдущая работа… будет временно сведена на нет». Еще в предыдущие недели Ленин несколько раз проводил параллель между русской и французской революцией 1848 года. Причем, текущий этап революции он называл (в июне) «кануном июньских расстрелов», т. е. поражения парижского пролетариата в июне 1848 года. Теперь он делал вывод о том, что период мирного развития революции «по восходящей» пройден, а контрреволюция переходит в наступление.
По мнению Ленина, роль советского большинства в этих событиях означала только одно: эсеро-меньшевистский блок вступил в союз с вооруженной контрреволюцией, окончательно стал орудием в ее руках. Власть, фактически, принадлежит военной диктатуре, которая занята «подготовкой разгона Советов». А это, помимо всех очевидных опасностей, значило что теперь «пролетариату» придется избавляться от иллюзий мирной победы революции. Оставалась дилемма: гибель или захват власти. Но поскольку Советы контролировались умеренными социалистами, они не решатся оспаривать власть у правительства и «буржуазии» (орудиями которой они, по Ленину, стали после июльских дней). Из этой логической цепочки следовал вывод о том, что лозунг «Вся власть Советам» должен быть заменен на другой – «Вся власть рабочему классу во главе с его революционной партией большевиков-коммунистов». Очевидно, что в такой перспективе взять эту власть «большевикам-коммунистам» придется силой.
Эта хорошо известная коллизия интересна тем, что Ленин, казалось бы, занял позицию своих вчерашних оппонентов по внутрипартийной дискуссии именно в тот момент, когда их политическая линия потерпела фиаско. Начиная с апрельского кризиса, Ленин последовательно борется внутри партии с течением «авангардистов», которые главной силой социально-политической трансформации считают саму партию; он останавливает все попытки перевести партию в режим немедленной уличной вооруженной конфронтации с правительством и советским большинством; он требует власти не для партии, а для Советов. Теперь, когда под нажимом стихийного народного движения, вчерашние оппоненты возглавили восстание (вопреки воле самого Ленина) и потерпели поражение, Ленин берет на вооружение их тактические лозунги.
