Вместо того чтобы поделиться своими тайнами, я спрашиваю:
– Как бороться с неизвестным, непонятным медикаментом?
– Не знаю, возможна ли борьба. Сначала надо вернуться в Испытательный центр, а там попытаемся понять, как они станут его вводить. Может, узнаем у кого-нибудь из персонала, если правильно зададим вопрос. Если подмешают в воду, сделаем вид, что выпили, и притворимся, что забыли все начиная с отъезда на Испытание. – Он подходит ко мне и проводит рукой по моей щеке. – Здесь я делал и видел такое, чего не захочу больше пережить до конца жизни, но будет невыносимо не помнить наш первый поцелуй.
Его губы находят мои с такой страстью, что у меня перехватывает дыхание. Может, этот жар – причина того, что я вся дрожу, пока он осыпает поцелуями мои щеки, шею, губы. Но, скорее, жар ни при чем. Я крепко обнимаю его за шею и самозабвенно, горячо возвращаю его поцелуи. Сгорая от желания, я прижимаюсь к нему все крепче, хотя мы и так уже почти слились в одно целое. Но мне все мало. Когда Томас, наконец, делает шаг назад, мы оба тяжело дышим и жаждем большего.
Но с этим придется подождать. Мы слишком давно находимся вне досягаемости микрофонов. Еще немного – и Испытателей встревожит наше молчание. Напоследок Томас целует меня в губы – этот поцелуй невыносимо сладок, – берет меня за руку и ведет обратно на стоянку.
Там я разыгрываю пробуждение, спрашиваю, что происходило, пока я спала, и с улыбкой слушаю сказку Томаса про то, как он ловил белку. Не знаю, смешно ли нашим слушателям, но я захлебываюсь от смеха.
Мы обедаем и садимся на велосипеды, надеясь преодолеть до наступления темноты еще миль тридцать. Но я не уверена, что столько протяну. Болеутоляющие уже не могут унять жгучую боль в руке. Если они действуют, то положение еще хуже, чем я представляла. Через десяток миль я начинаю замедлять ход. Томас подбадривает меня, заставляя крутить педали, я пытаюсь, но скорость падает и падает. Все мои силы уходят на то, чтобы сохранять равновесие и продвигаться хотя бы немного.
Еще через десять миль Томас сам останавливается и указывает на фигуру, движущуюся вдоль северного забора. Я щурюсь на солнце, пытаясь определить, кто это. Несомненно, один из кандидатов, мужского пола, судя по походке. Потом Томас указывает назад. Вдалеке по дороге бредет кто-то еще. Друг или враг? Мы тащимся дальше, чтобы как можно дольше не отвечать на этот вопрос.
Еще две мили – и меня покидают последние силы. Кружится голова, в горле пересохло, раны на руке так болят, что я не могу больше ни на чем сосредоточиться. Приходится сказать Томасу, что я должна остановиться.
Разматывая бинты, я готовлюсь к худшему, и не зря. Раны распухли и горят. Однажды в детстве я упала и сильно поранила ногу. Доктор Флинт куда-то уехал, поэтому мама просто обработала рану и уложила меня в постель. Через несколько дней нога у меня выглядела примерно так же, как сейчас рука. На мое счастье, потом доктор вернулся и сделал все необходимое: дал мне немного болеутоляющего, снял с раны корку и выдавил гной. Вместе с гноем наружу вышел маленький кусочек металла, в котором и была причина воспаления.
Я уверена, что внутри нарывов на руке размножаются, отравляя весь организм, ядовитые бактерии. Надеяться на доктора Флинта не приходится. Есть только Томас, я сама и моя воля к жизни.
Томас разводит костер и кипятит воду, положив в нее обрывки полотенца, которые я захватила из Испытательного центра на повязки, на тот случай, когда кончатся бинты из аптечки. Я сажусь, глотаю несколько таблеток болеутоляющего и прошу у Томаса ножны. Он удивленно на меня смотрит, вынимает нож, снимает ножны и отдает мне. Не дожидаясь расспросов, я зажимаю толстые кожаные ножны зубами, хватаю себя за левое плечо и сдавливаю его что есть сил.
Если бы я не сидела, то от боли рухнула бы на колени. К горлу подкатывает тошнота, на глазах слезы, в легких не хватает воздуха, но я жму и жму собственную плоть. Корка медленно лопается, из нарыва хлещет гной – желто-зеленый, бурлящий. Меня мутит от вони: пахнет, как мясо, долго пролежавшее на солнце. Поняв, что так пахнет моя рука, я реву, но давить нарыв не перестаю. Гной течет по руке. Томас забирает снятую повязку, окунает ее в воду и начинает убирать вытекающую из меня заразу. Как он ни торопится, гною, кажется, не будет конца.
Перед глазами у меня все плывет, я корчусь от боли, сгибаюсь пополам. И давлю, давлю. Пальцы скользят вдоль ран и сдавливают руку в разных местах. Спускаются ниже – и продолжают.
Томас пытается отвлечь меня разговором, но его голос доносится с расстояния во много миль, я не разбираю слов. Время утрачивает смысл, а я все выдавливаю и выдавливаю из себя заразу, зловонная желтая капля за зловонной желтой каплей. Прекращаю только тогда, когда гной сменяется кровью. Не желтой, зеленой или белой жидкостью, а нормальной алой кровью. Зараза изгнана – пока.
Я разжимаю пальцы и позволяю Томасу промыть мне раны горячей водой. Он наносит на них остатки мази и бинтует руку стерилизованной мокрой тканью. Потом обнимает и качает меня, как младенца, шепча, что все будет хорошо, что теперь я усну, а он позаботится о безопасности.
Мне снится что-то ужасное вперемежку со счастливыми мгновениями. Райм и Малахия помогают мне хоронить девушку с выклеванными глазами. Зин прощает мне кражу и напоминает, чтобы при первой же возможности звонила при помощи украденного прибора домой. Роман с ухмылкой выходит из двери, бросив меня на растерзание стае наблюдателей, которые царапают меня своими когтями, а потом взрываются у меня на глазах. Отец часами качает меня, как делал в моем младенчестве. Раскачивание прерывается. Отец, склонив голову набок, говорит, что я должна проснуться. Здесь кто-то есть.
Я резко открываю глаза.
В темноте рядом со мной медленно, мерно дышит Томас. Глубокий целительный сон. Вспомнив про руку, я кое-как принимаю сидячее положение. Сгибаю и разгибаю пальцы раненой руки – получается легче, чем накануне. Вся рука и плечо не такие распухшие, боль ослабла: то ли действует болеутоляющее, то ли дело и вправду пошло на лад. Я смахиваю слезы облегчения и замечаю краем глаза какое-то шевеление в темноте. Затаив дыхание, я жду, чтобы шевеление возобновилось. Свет заходящей луны позволяет оценить размеры чужака. Это человек. Кто-то из населяющих эти места мутантов или другой кандидат? По тому, как движется тень, я склоняюсь ко второму.
Наш костер прогорел. Мы устроили стоянку в кювете, за кустами, где нас непросто обнаружить. Но скоро рассветет, а кандидат как будто не торопится. Он движется медленно, до него еще ярдов пятьдесят, но он перемещается в нашу сторону.
Я медленно протягиваю руку, чтобы нащупать свой рюкзак. Поняв, что рюкзака рядом нет, я чувствую приступ паники. Видимо, Томас убрал его, когда я уснула, и с ним револьвер.
Я вглядываюсь в темноту, но рюкзак темный, его не разглядишь. Не зная намерений нашего нового соседа, я не осмеливаюсь шелохнуться. Лежа на спине, я легко тереблю Томаса и шепчу ему на ухо, что пожаловал новый кандидат. Он открывает глаза. Ему тоже страшно. Он кивает, давая понять, что понял меня. Мы ждем вместе, затаив дыхание.
