Сын вырос, я хочу, чтобы он поступил в институт, заставляю его готовиться, умираю, если он получил на экзамене слабую отметку… Мне кажется, будто я забочусь о сыне, о его будущем. На самом деле мне стыдно перед знакомыми, перед соседями и сослуживцами. Я уже представлял себе, как встречу Николая Петровича, он спросит: «Как сын?» «Ничего, – скажу я скромно, – школу окончил, в институт поступил…» И Николай Петрович посмотрит на меня с уважением.
А теперь что будет? И не ради будущего, не ради сына, а ради малознакомого Николая Петровича я ссорюсь с сыном и при этом произношу высокие слова, невысокую цену которых он понимает.
Но у выросшего сына своя жизнь, он сам по себе человек, а не приложение к моей жизни, не дополнение, не аттестат, не свидетельство. Он чувствует, что мы заботимся не о нем, а о себе.
Лето… Сын перешел в девятый класс, мама с папой собираются на курорт, а сына куда? Отправим-ка его в пионерский лагерь, и путевка, кстати, есть. Но сын отказывается ехать, он пионерский лагерь перерос, у него свои планы на лето. Нет! «Ты лежебока! Ты ничего в жизни не хочешь! Тебе ничего не нужно! У тебя и друзей-то нет! Тебя ничего не интересует!» И так далее, сутками напролет. На самом деле мама с папой хотят поехать на курорт и пожить там спокойно, не беспокоясь о сыне. Он чувствует эту мелкую и вполне, быть может, оправданную корысть. Но слова-то разные к чему?
Мальчик плохо учится, никто его за уроками и не видел. Но вот отца вызывают в школу, и он, вернувшись домой, разражается бранью, кричит: «Что из тебя вырастет?!» Он чуть ли не за ремень хватается. Он оскорблен в своих лучших чувствах и крайне обеспокоен судьбой сына.
А на самом деле он раздражен тем, что его побеспокоили, что ему пришлось пережить несколько неприятных минут в учительской. Покой – вот в чем его корысть. И он обрушивается на сына как будто бы за то, что тот плохо учится. На самом деле – за то, что он был причиной беспокойства.
Денег многим из нас на детей не жалко, мы для детей на все готовы. Но поступиться покоем готовы не все. На покой мы жадны.
Я такой же, как все, я тоже охраняю свой покой, я тоже уверяю себя, что мне необходим покой для работы, но постепенно я начинаю замечать, что все мои претензии к детям сводятся к одному:
– Не мешайте! Не беспокойте меня!
И мне кажется, будто я прав. А на самом деле я просто хочу вырастить детей, ничем не поступаясь, а это невозможно.
Я начинаю это понимать и в каждом конфликте с детьми, подобно детективу или судье, спрашиваю себя:
– А кому это выгодно?
И со вздохом обнаруживаю, что в девяноста случаях из ста я ищу выгоды себе, а не детям, что все мои фразы типа: «А что из него вырастет?», «Забочусь о его будущем», «Но надо же детей воспитывать» – все эти благородные фразы лишь дымовая завеса для собственной корысти.
Риск – вот труднейшее из педагогических понятий. Боюсь, ни в одном учебнике педагогики о риске не говорится.
Не рискуя не проживешь, не рискуя не воспитаешь человека. Воспитание – работа без гарантированного результата, и чем больше будем мы требовать гарантий успеха, тем хуже будет результат.
Мы начинаем закаливать ребенка, но при этом мы можем простудить его, как бы осторожны мы ни были. Так что же – не закалять?
Мы выпускаем ребенка на улицу, но… И вымолвить страшно, что может случиться. Так что же – не выпускать? Всю жизнь за руку водить?
При слове «риск» обычно ставят и прилагательное «разумный», «нормальный», но кто скажет, где они, эти разумные, нормальные пределы?
В знакомой мне семье выросла девочка, ей шестнадцать лет, и она влюбилась, а парень кажется родителям негодным, опасным. С милицией знаком. Что делать?
Скандалить: «Не тот»? Кричать: «Рано тебе влюбляться»? Запирать на замок? И так нельзя, и этак нельзя, и каждый поступок – риск.
Но если мы воспитываем на фразах: «Ты же знаешь, как я за тебя боюсь», «Ну почему ты обо мне не думаешь?», «Что же, мать волноваться за тебя должна?» – то ничего из этого путного не получается.
Да, мы рискуем, мы боимся за детей, да, сердце наше полно страха: «Где он? Что с ним? Что с ним будет?» – это все естественно, и глупо было бы призывать не бояться. Мы боимся за детей и будем бояться, и не может мать не бояться, но нельзя забывать и о том, что воспитание требует риска, воспитание – дело мужественных людей.
Сколько мужества нужно, чтобы вырастить ребенка, – страшно и подумать!
Вера, надежда, любовь, бескорыстие, риск и терпение! Терпение! Воспитание – это терпение.
В самом деле: понимать, принимать, терпеть – это один узел. Где не хватает терпения – надо бы постараться понять, где не понимаю – постараюсь вытерпеть, и всегда я принимаю ребенка, всегда люблю.
Всегда ли? Вижу родителей с детьми, и кажется, что мама любит ребенка вообще, но в каждую данную минуту она его терпеть не может.
Или есть два вида любви: вообще-любовь и сейчас– любовь?
Читаю: «Если ваш сын опрокинул с трудом приготовленный обед, посчитайте до десяти, прежде чем вы начнете кричать на мальчика или шлепать его». А я не могу не то что до десяти досчитать – и до одного досчитать не успеваю, раздражение охватывает меня. Чувствую, что у меня становится зверское лицо – я вижу его отражение в испуге мальчика.
Но еще меньше способны мы вытерпеть временные трудности с ребенком, те, что пройдут сами собой.
Мальчик медленно растет, меньше всех ростом. И начинается: почему не растет? Да может, не так кормят его? Да в кого он такой маленький? И даже к мальчику с упреком: «Ты почему такой маленький?»
Так задергают мальчишку, что он чуть ли не виноватым себя считает, чуть ли не больным и начинает страдать оттого, что он маленький ростом. Но ведь на свете миллионы низкорослых, а главное – что изменится от наших разговоров? И еще: а если просто потерпеть? Может, он лет в шестнадцать-семнадцать вымахает так, что будет выше отца с матерью. Я знаю много таких случаев и, когда дети огорчаются из-за роста, говорю им уверенно: подожди, вырастешь, я тоже до восьмого класса был третьим от конца в классе, а в начале девятого стал вторым от начала…
Терпения не хватает и потому, что кто-то внушил нам странную, ни на что не похожую педагогическую логику, выраженную во фразе: «Как сегодня, так и всегда».
Мальчик неряшливо ест, но значит ли это, что он и всегда будет неряхой за столом?
Мальчик долго сосет пустышку – а вдруг он и всегда будет ходить с пустышкой во рту? И хотя я своими глазами видал маленького вратаря дворовой футбольной команды с пустышкой во рту, все-таки, согласитесь, это редкость.
Не будет всегда, как сегодня, наступит и другое время, и многое дурное уйдет само собой. Всему свой срок, быстрые, «пулеметные» роды так же опасны, как и слишком затяжные. Не мы устанавливаем темп развития детей, он заложен природой, и у каждого ребенка свой.
