– С килограммами напутали, а так все верно: сын Саша, дом на Подгорной, пятнадцать, Милена Витальевна Рыжикова, – утомленный препирательствами бармен зевнул мне в лицо и демонстративно отвернулся.
– Не может быть! – повторила я, таращась на огорчительно стройную Милену Витальевну.
– Если я правильно понимаю, ты эту бабу перепутала с какой-то другой? – спросила смышленая Трошкина.
– Похоже, что так, – огорченно призналась я.
– А что между ними общего? – Алка прищурилась.
Я помнила этот острый прищур еще по школьным временам. Таким взглядом отличница Трошкина встречала особо каверзные задачки в контрольных работах по алгебре. Я любила этот взгляд: он гарантировал мне возможность списать у подружки правильное решение.
Я сосредоточилась и постаралась поточнее сформулировать условия своей задачи:
– Ребенок у них общий, мальчик Саша, примерно двух лет.
Острый Алкин прищур стал еще уже и сделался откровенно недоверчивым. Так могли смотреть на уклоняющихся от ясыка русских князей полномочные представители монголо-татарского ига.
– Я, конечно, не лесбиянка и потому мало что знаю об однополой любви, – язвительно сказала подружка, намекая на недавний эпизод с охранниками. – Однако мне совершенно точно известно, что общий ребенок может быть только у женщины и мужчины! Или ты, Кузнецова, морочишь мне голову, или запуталась гораздо сильнее, чем тебе кажется! Расскажи-ка ты мне лучше все с самого начала!
– Тут без бутылки не разберешься, – пробормотала я, провожая недоброжелательным взглядом неправильную Милену, как раз покидавшую сцену.
– Чего изволите? – услышав последние слова, бармен вновь обратил на меня внимание.
– Нам что-нибудь такое!.. – Трошкина жестами изобразила не то пенистый девятый вал, не то сход горной лавины.
– Мне то же самое, только двойную порцию! – быстро сказала я. – И сразу же повторить!
Через минуту мы с подружкой, через слово прикладываясь к запотевшим бокалам, шушукались за столиком в относительно тихом уголке. Я рассказала Алке о своих малорезультативных поисках русскогабаритной красавицы, и она уверенно заявила:
– Одно из двух!
– Секундочку! – извинилась я, кстати вспомнив о заказанном мной повторе коктейля. – Я сейчас вернусь!
– Мне тоже! – крикнула Алка, залпом допивая спиртное.
Я сбегала к бару, принесла добавку и попросила подружку продолжить прерванное рассуждение.
– Одно из двух, – повторила быстро хмелеющая бывшая отличница. – Вариант первый: мальчик Саша и медвежонок Миша улетели в Вену в сопровождении какой-то другой женщины – скажем, тети.
– Ты не видела эту тетю! – Я замотала головой, как ослик, донимаемый мухами, и закончила упражнение для мышц шеи размашистым кивком в сторону опустевшей сцены. – Из той бабы можно выкроить двух таких Милен, как эта! Определенно, они не родственницы!
– Ну и что? Та баба свободно может быть родственницей Сашиного папы! – рассудила Алка. – Или же она вообще не родня всем этим Рыжиковым! Няня, например!
– Трошкина, ты молодец! – обрадовалась я. – Дай, я тебя расцелую!
– Но-но! Говорю тебе, я не такая! – Алка покачала перед моим носом пальцем, который расплывался в воздухе, оставляя за собой смазанный светящийся след.
– Кажется, мне уже хватит, – с сожалением пробормотала я.
Но оставлять вкусный коктейль было жалко, так что пришлось допить до дна.
– Кончай нализываться! – опустошив свой бокал, строго сказала я Алке. – Пойдем к этой Милене, спросим, с кем улетели к фрицам Саша и Миша.
– Пойдем! – с готовностью согласилась Трошкина.
Два коктейля придали ей необычную смелость. Обычно Алка решительна только на словах.
Покачиваясь на каблуках и трогательно поддерживая друг друга, мы протолкались к сцене и взобрались на нее. Мне с моим баскетбольным ростом это труда не составило, а мелкую Трошкину любезно подсадили какие-то парни. Очевидно, предупредительные юноши рассчитывали на продолжение стриптиз-шоу. Чтобы не разочаровывать их, раздухарившаяся Алка исполнила оригинальный номер. Она высоко подпрыгнула, уцепилась рукой за столб и покружилась вокруг него, поджав ноги, как цирковая обезьянка. Взвихрившаяся бело-розовая юбка нарисовала вокруг столба цветную спираль, напомнившую мне изображение ДНК в школьном учебнике по биологии. Зрители забили в ладоши. В финале самозваная артистка сползла к полу и мягко приземлилась на задницу. Я резко потянула ее за свободную руку, едва не выкорчевала при этом сам шест, но Трошкину все-таки подняла. После двух коктейлей – всего-то по триста граммов каждый! – она сделалась необычно тяжелой и с трудом держалась на ногах.
Обняв подружку так крепко, что легенда о нашей лесбийской связи могла считаться подтвержденной, я толкнула неприметную дверцу на заднике сцены и шагнула в узкий коридор, скучно выкрашенный зеленой масляной краской.
– Совсем как в школе! – растрогалась Алка, на ходу сколупнув кусочек – наверное, на сувенир.
– Руки не распускай! – прикрикнула я.
– Кто бы говорил! – не осталась в долгу Алка. – Отпусти меня, дылда!
– Сама пигмейка! – ответила я и прислонила подружку к стенке под дверью с надписью «Гримуборная».
– Просто уборная – это мне ясно! – поглядев на табличку, возвестила нетрезвая Трошкина. – Женская уборная и мужская уборная – тоже. А вот «гримуборная» – это как понимать?
– Считай, что это уборная братьев Гримм! – хмыкнула я и постучала согнутым пальцем в филенку двери.
– Тогда надо было написать с двумя буквами «м»: «Гриммуборная»! – уперлась отличница-медалистка.
Мычание в середине новообразованного слова пьяной Трошкиной удалось особенно хорошо. На слух, в неологизме было не две, а все двадцать две буквы «Эм»! Алка еще продолжала мычать, когда скрипучая дверь приоткрылась, и в коридор выглянула стройная женщина в элегантном брючном костюме из белого льна.
– Вы ко мне? – она удивленно посмотрела на меня и перевела взгляд на Трошкину, которая с отрешенным видом утробно гудела свое «эмм-эмм-эммм» – точь-в-точь, как чукча, играющая на национальном инструменте. Не знаю, как эта зуда называется, такая маленькая костяная фиговинка, которая вибрирует и мелодично мычит.
– Я к вам! – ответила я, акцентировав первое местоимение и заслонив собой музицирующую подружку.
Оставив Алку исполнять в коридоре напевы народов Севера, я вошла в гримерку и прикрыла за собой дверь. Милена мне не препятствовала, но присесть не предложила. Наоборот, взяла со стула сумку и тем дала понять, что собирается уходить.
– Добрый вечер, меня зовут Инна, – напрочь изгнав из голоса нотки хмельного веселья, сообщила я. – Я звонила вам сегодня по поводу съемок в телевизионной рекламе.
