Я ушла к себе и растянулась на диване. Хотела в тишине и спокойствии поразмыслить о том, что со мной и вокруг меня происходит в последнее время, но в голове была полная пустота, настоящий космический вакуум. Определенно, звания «Гордость галактики» я была недостойна.
Мамуля возилась на кухне – гремела кастрюльными крышками, шуршала пакетами и стучала ножом. Видимо, по моему совету наспех соображала закуску к водке.
Вообще-то она на диво малопьющий человечек, бокал шампанского в новогоднюю ночь – и все, но походы в издательство меняют ее до неузнаваемости. Сама я никогда там не бывала, но у меня сложилось впечатление, что это полезное учреждение представляет собой нечто среднее между застенками инквизиции и тренировочным центром подготовки космонавтов. Во всяком случае, наш папуля утверждает, что мамуля после посещения издательства имеет такой же вид, как летчик после испытания на многократные перегрузки. А он знает, что говорит, потому что до того, как стать вольным кулинаром, ходил под полковничьими погонами и многое повидал!
Я не стала мешать родительнице снимать стресс доступными средствами и вышла на кухню, только когда мамуля оттуда удалилась. Колбаса и сыр лежали на столе так же, как я их оставила, видимо, закусывала она чем-то другим. Чем именно, выяснилось, когда я заглянула в холодильник: в баночке-солонке, привезенной из аэропорта, сиротливо загибался один-единственный грибочек. Я порадовалась, что хоть он уцелел, стало быть, не зря я старалась, папуля все-таки сможет попробовать вкусные шампиньоны. Вернее, вкусный шампиньон. Надеюсь, одного хватит для дегустации.
Чтобы сыр и колбаса не обижались на отсутствие внимания, я сляпала многослойный бутерброд и устроилась за столом с толстым сандвичем в одной руке и кружкой чая в другой. Трапезничала неторопливо, поглядывая в окошко, – надеялась увидеть возвращающуюся из загадочного загула Трошкину, но так и не увидела. Уже смеркалось, а фонари еще не зажглись, так что я могла просто не заметить тщедушную фигурку подружки.
Чай с бутербродом и мое терпение закончились одновременно. Я уже встала из-за стола, собираясь еще раз сбегать к Алке, но в последний момент вынуждена была изменить свои планы. В прихожей я столкнулась с мамулей.
Наша великая писательница была заметно нетрезва, это было понятно хотя бы по тому, что она обула мои шлепанцы и пыталась в них ходить. С учетом того, что у меня нога на три размера больше и заметно шире, это был опасный трюк – вроде исполнения гопака в снегоступах. Маменька рисковала упасть и расквасить себе нос, но упорно двигалась в направлении входной двери. При этом то, как она обулась, не шло ни в какое сравнение с тем, как она оделась! На дворе был жаркий сентябрь, а мамуля закуталась в меха.
Увидев ее в шубе, я застонала:
– Опя-ать!
– Надо! – ответила поддатая мамуля. С такой интонацией это короткое слово должна была произносить партия, чтобы комсомол безропотно ответил «Есть!».
У меня по причине достаточно молодого возраста не было комсомольской юности, поэтому я не вскинула руку в салюте. Наоборот, решительно заступила ошубевшей мамуле дорогу к выходу.
– В таком виде ты никуда не пойдешь! – непреклонно заявила я.
Мамуля, терзаемая смутными угрызениями совести из-за того, что она в кои-то веки позволила себе выпить лишнего, решила, что меня не устраивает ее пьяный вид. Она не стала спорить, повела плечами и царственно сбросила мне на руки свои меха со словами:
– Тогда ты иди!
– Я?!
– Ты!
– Там дождь! – напомнила я, пытаясь отвертеться от прогулки с бобрами.
– Дождь уже закончился, я специально выходила на балкон и проверила! Иди или я сама пойду! – уперлась она.
Я внимательно посмотрела в ее заметно раскосые очи и поняла, что спорить с родительницей сейчас бесполезно. Если я не соглашусь, она снова напялит шубу и потащится во двор.
Эта шуба – мамулин пунктик. Долгие годы она носила один-единственный меховой тулуп из шкуры овцы, которая и при жизни-то не отличалась повышенной лохматостью, а за десять лет посмертной эксплуатации оплешивела, как чумная собака. С первого же приличного писательского гонорара мамуля купила себе симпатичный полушубок из неопознаваемых фрагментов норки и до последнего времени была им вполне довольна. Но в этом году папуля имел несчастье подарить любимой супруге на день рождения ее давнюю мечту – роскошную бобровую шубу, очень красивую и дорогую. И мамуля на этих бобрах просто помешалась!
Первым делом она выбросила из их общей с папулей гардеробной кучу вещей, чтобы освободить место для своей ненаглядной шубы. Видите ли, мехам простор нужен, они в тесноте храниться не могут! Для шубы был куплен специальный чехол, тоже недешевый, патентованное средство от мехоядных вредителей и набор разнообразных щеток, которых хватило бы для наведения красоты целому зоопарку. А какие облавы мамуля начала устраивать на бабочек, имеющих несчастье залететь в нашу квартиру! Всякое крылатое насекомое подозревается в том, что оно есть моль и подлежит немедленному уничтожению! Но хуже всего дело обстояло с шубным выгулом.
Честно говоря, в наших теплых краях снег и мороз бывают крайне редко, настоящая зима длится две-три недели, не больше, так что в шубе не разгуляешься. Однако мамуля считает, что мехам вредно висеть в шкафу, ее священные бобры должны регулярно дышать свежим воздухом – в любую погоду, в любое время года! Ну и что с того, что на дворе жара под тридцать градусов? Шубе нужен моцион! И она, рискуя получить тепловой удар, выгуливает своих тотемных бобров. Единственное, чего нам с папулей и Зямой удалось добиться, – это уговорить шубофилку проветривать меха не белым днем, а темной ночью, чтобы не смешить народ.
– Ладно, я пойду, а ты ступай к себе и ложись спать! – сдалась я. – Давай сюда своих драных кошек!
– Это бобры! – возроптала мамуля.
– Бобры добры, – проворчала я, влезая в проклятую шубу. – А козлы злы!
Посмотрела на себя в зеркало, скривилась и добавила:
– Идет коза рогатая за малыми ребятами! Забодаю-забодаю!
Мамуля звонко засмеялась и пошла к себе, а мы с бобрами отправились дышать свежим воздухом. За дверью я остановилась в нерешительности. Признаться, мне очень хотелось сбросить шубу, свернуть ее и пристроить на коврике под дверью, но обманывать мамулю не хотелось. Родители и их бзики – это святое. Пришлось выйти из дома и крадучись, темными закоулками пробираться в беседку. Я полагала, мамулиным бобрам до лампочки, как именно я буду бороться с их кислородным голоданием – в движении или оставаясь на одном месте. Если я тихо посижу на лавочке, шуба проветрится ничуть не хуже, чем во время идиотского променада по двору!
В увитой виноградом беседке было темнее, чем под открытым небом, поэтому я не сразу заметила, что в летней резиденции уже кто-то есть. Упала на лавочку, обмахиваясь полой просторной шубы, и вдруг услышала над ухом хрипловатое сопрано:
– Классно выглядишь, подруга!
