– Подумаешь, не вступила в комсомол! Может, считала себя недостойной, опять же членские взносы платить не надо! – веселился народ.
– Как это «подумаешь»?! Вы зря смеетесь! Это же серьезное дело! Мы с вами должны принять решение об исключении ее из техникума и передать подписанный всеми протокол нашего собрания директору для оформления нужного приказа. Такой человек не должен работать на идеологическом фронте, а типография – это как раз…
– Между прочим, она круглая отличница, поэтому сама может выбирать, где ей работать! И специалист из нее получится хороший, да и девчонка она неплохая. Замкнутая, правда, но не всем же быть вертихвостками! – возмутились ребята из ее группы. – Кому мешает то, что она ходит в церковь?
– Не на панель же! – загоготали в задних рядах.
Коротышка, покрывшись красными пятнами, хлопала глазами и хватала воздух открытым ртом. Такого от учащихся она еще не слышала. Надо как-то выкручиваться. Нельзя давать спуску этим соплякам:
– Ну, хорошо. Если она даст нам слово, что навсегда порвет с религией, мы ее, так и быть, простим. – Давай, говори! – повернулась она к «подсудимой» с торжествующим видом, надеясь увидеть слезы в ее глазах.
Девчонка подняла голову, обвела всех измученным взглядом и тихо, но твердо произнесла:
– Нет. Ничто не заставит меня предать Господа нашего Иисуса Христа, и в церковь я пойду! – звенел срывающийся от волнения голос. – И молится стану, чтобы многие из вас прозрели и очистились от мерзости окружающей… Можете исключать меня, но от веры я не отступлюсь ни за что!
И такая сила духа исходила от нее, такая убежденность звучала в ее словах, что все как-то оробели. Вот ведь, грозятся исключить ее с предпоследнего курса, сломать жизнь, а она стоит на своем, как скала! И никого не боится! Всем бы быть такими смелыми и принципиальными…
– Молодец! – раздался из зала ломкий юношеский басок. – Не бойся, не будем мы подписывать никаких протоколов!
В тот же миг облегченно вздохнули остальные – не всем дано вслух сказать то, что они думают, а совесть все равно замучает. Загрохотали стулья, захлопала дверь, и ребята хлынули в коридор из душного зала, где могло произойти непоправимое… Но не произошло!
Потрясенные этим событием подружки, выйдя из техникума, долго молчали, медленно шагая по Петровке.
– А ты бы смогла так? – с дрожью в голосе спросили «медные косички».
– Не зна-ю. Но, думаю, если человека загоняют в угол: «Ату его, ату!», то у него остается только один выход – самому переходить в наступление. И будь что будет.
* * *
Самые волнующие события – вечера в техникумовском актовом зале, хоть и под бдительным оком преподавателей, озабоченных уровнем нравственности своих питомцев. Учебная часть приглашала «правильных» кавалеров – кремлевских курсантов, благо они обитали тут же, по соседству, в Кремле. Своих-то на всех не хватало. Разве что «механики», где учились одни ребята. Девчонки в пышных юбках «бочонком» и в узконосых лодочках на капроновых ножках, в шикарных модных бусах «под керамику», за ночь спроворенных из лакированного журнала «Америка», трепетали в ожидании танцев. После танцев иногда случались драки в глухом техникумовском дворе: мальчишки бились солдатскими ремнями с медными пряжками, выпендриваясь перед девчонками, «болевшими» за них в сторонке.
Курсанты в форме, строем – и вдоль стен. Важные, надутые, прямо как индюки в своих черно-красных парадных одеждах с разными висюльками. Девчонкам же хотелось оторваться в доморощенном буги-вуги, и непременно на сцене актового зала. Потом, конечно, комсомольское собрание: самые «идейные» под одобрительное кивание педагогов гневно обличали оступившихся, в душе жестоко завидуя их «смелости».
А походы, в которые вдруг стали отправляться всей страной? Их классная, Берта, без конца квохтала: «Только бэз ночевки! В поход – ладно, но только бэз ночевки!!» Как бы не так! В поход и без ночевки? Без ночного костра, без гитарных стенаний, без песен-стихов полузапрещенного Есенина и совсем «подпольных» Окуджавы с Юликом Кимом, без песенной дуэли влюбленных московских студентов из Ленинского педа – Юрия Визбора и Ады Якушевой? Их разносила по всему свету туристическая братия, зачастую и не подозревая, что у этих сочинений есть конкретный автор. Они считались «народно-туристскими». У каждого костра по всей огромной стране пели под гитару о счастье встречи:
Милая моя, солнышко лесное!
Где, в каких краях
Встретимся с тобою?
* * *
Как-то зимой они собрались большой компанией покататься на лыжах на станции «Турист». Но утром на Рижском вокзале их оказалось только трое – подружки и их верный рыцарь Пашка. На занесенной снегом подмосковной платформе ни души. Электричка, вильнув хвостом, скрылась за поворотом. Пашка предупредил, что идти им на лыжах часа полтора до той деревни, за которой начинаются горы. Но, отойдя от станции какую-то сотню метров, он налетел на припорошенный снегом булыжник – и можно было уже никуда не спешить: курносого кончика у одной лыжи как не бывало.
– Да ладно! Пойду пешком по дороге, а вы тут рядышком шустрите. Хоть с горки на чем-нибудь покатаюсь! Не домой же возвращаться…
Но, видно, не судьба была пробежаться всем на лыжах – вскоре одна из подружек побрела за ним следом, волоча за собой лыжи со сломанным креплением. Не домой же возвращаться… из такой замечательной зимней сказки! Снег искрился на солнце, огромные мохнатые ели в белых шубах стояли, как часовые… а по дороге мчались двое с покалеченными лыжами наперевес, соревнуясь с той, которая рассекала на своих уцелевших по глубокому снегу.
На горе было полно народу: кто на лыжах, кто на санках, кто на подручных средствах – дырявых тазах и другом подходящем «снаряжении» с деревенской помойки, а кто и просто кубарем. Поддавшись всеобщему безудержному веселью, они бросили свои лыжи и покатились вниз на оставленных кем-то фанерках с головокружительной быстротой (спустя десятилетие эти места облюбовали горнолыжники). Обманчивое зимнее солнце быстро клонилось к закату. Гора опустела. И сразу стало холодно в заледеневшей одежке. Пашка повел их в деревню погреться у знакомой одинокой бабульки, которая пускала на ночлег туристов, чем и кормилась.
В маленькой избе – сени да небольшая комната с дородной печкой, в которой весело потрескивали полешки, – приятно попахивало дымком, как от костра… От влажной одежды, развешенной на веревках, шел пар. Прямо на полу, ближе к огню, сидела компания ребят и задушевно пела под гитару. В углу на кровати с шишечками расположилась хозяйка, ласково поглядывая на поющих и покачивая в такт головой. Вновь прибывшим, запорошенным снегом с головы до ног, предложили местечко у печки и крепкую заварку в жестяной кружке. Какое это невыразимое наслаждение – прильнуть продрогшим телом к горячим кирпичам и глотнуть из кружки обжигающего чая, пусть и без сахара!
Пашка торопил разомлевших девчонок, которые не прочь были еще попеть песни в тепле и уюте. Усилившийся к вечеру мороз щипал носы и щеки, покрывая инеем выбившиеся из-под шапок волосы, брови и ресницы. Пашка с «седыми» усами шел впереди, «прощупывая» путь. Из-за тучи выплыла полная луна, окрасив синим снежную целину вокруг. Впереди – ни огонька, и даже шума железной дороги не слышно. А вдруг они заблудились?! И только голодные волки прибегут на их отчаянные вопли?! Да нет… Пашка их выведет к электричке, обязательно…
