Открытие памятника Тысячелетию России в Новгороде в 1862 г. Художник Б. П. Виллевальде. 1864 г.
Маятник продолжал качаться и дальше, вселяя в реформаторов чувство неуверенности и ощущение, что дело их вот-вот рухнет. Но ведь то же самое думала и противоположная сторона! Так что если Александр II действительно играл в игру «здесь все решаю я», то делал он это мастерски. Но в какой мере он сам осознавал, что играет в тонкую игру? Сказать, увы, невозможно: нет данных.
Тем не менее крестьянская реформа все же была разработана именно либералами. Произошло это в 1859–1860 годах в уникальной лаборатории реформаторской мысли – Редакционных комиссиях. Конечно, не все получилось, как первоначально задумывалось. Тем не менее помещики были глубоко возмущены: формально комиссии создавались для редактирования их собственных проектов, а на самом деле переделали эти проекты до полной неузнаваемости. Когда же в столице появились депутаты от дворянства и стали громко сетовать и критиковать «бюрократический произвол», правительство на время отложило в сторону разговоры о гласности, и, попросту говоря, заткнуло депутатам рот. «Если эти господа, – сказал император, – думают своими попытками меня испугать, то они ошибаются. Я слишком убежден в правоте возбужденного нами святого дела, чтобы кто-либо мог меня остановить в довершении оного».
Чего же хотели помещики и чем так громко возмущались? Кому в действительности была выгодна отмена крепостного права? На самом деле Великая реформа имела ярко выраженный компромиссный характер. Правительство попыталось придумать такую схему, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Сложно даже сказать, кто именно оказался овцами: помещики или их бывшие крепостные.
Крестьяне освобождались с землей. Именно вокруг этого и шли основные баталии, именно в этом пункте реформаторы в итоге одержали верх над своими противниками. Им удалось убедить царя, что лишение крестьян их наделов создаст в стране неуправляемую и взрывоопасную ситуацию. Большинство помещиков не то чтобы хотело отнять у крестьян последний кусок земли и пустить их по миру; дворяне лишь предлагали предоставить это дело «свободным договорам»: пусть, мол, крестьяне сами договариваются с бывшими владельцами о том, сколько им купить земли и почем. Но реформаторы настаивали, что переговорные позиции сторон будут явно неравными, а значит, сделки, скорее всего, – несправедливыми. Крестьяне ведь как дети, считали они, – пока еще не понимают своих настоящих интересов. Поэтому и было принято решение, что и размер выкупаемого надела, и его стоимость – предмет не торга, а правительственного регулирования «сверху».
Мог ли помещик отказаться продавать землю, если его не устраивала определенная правительством стоимость? Мог, но тогда крестьяне получат возможность практически вечно пользоваться этой землей (за оброк, который нельзя повысить). Мог ли отказаться крестьянин? Фактически нет. «А зачем ему отказываться?» – недоумевали реформаторы. Ведь земля – это самое для него святое, он без нее жить не сможет. Да, многовато придется платить. Но ведь не больше, а даже немного меньше, чем он платит в виде оброка помещику сейчас, при крепостном праве, рассуждали они. Зато когда-то он расплатится, получит землю в собственность и заживет счастливо. Пока же просто необходимо в интересах самих крестьян запретить им отказываться от будущего счастья – сейчас откажутся, а потом пожалеют.
О том, нравятся ли эти условия освобождения самим крестьянам, их, разумеется, никто не спрашивал. Помещиков же не устраивала, как они выражались, «регламентация»: неужели никому не ведомые бюрократы лучше знают, что нужно и им, и крестьянам? Наши симпатии, конечно, – на стороне бедных и бесправных крестьян. Однако мне кажется, что на эту реформу, как и на любую другую, не совсем верно смотреть как на «раздел большого пирога». Для будущего страны гораздо важнее было не то, «кому больше досталось» в 1861-м году, а то, появятся ли и у крестьян, и у помещиков условия для спокойного, мирного развития их хозяйств, для вхождения и тех и других в новые, рыночные условия существования. В принципе именно этого совершенно искренне желали и реформаторы, и сам Александр II.
Удалось ли? К сожалению, приходится признать, что нет. И вовсе не из-за жадности помещиков, как писали (а может быть, и до сих пор пишут) в учебниках истории. Объявление «воли» прошло относительно мирно, немногочисленные протесты крестьян были сравнительно легко подавлены. Помещики покряхтели, пожаловались и занялись хозяйством (а некоторые предпочли от него избавиться и вложить деньги в другие отрасли экономики). Какого-то аграрного кризиса в 1860 – 1870-е годы не наблюдалось. Но не было и ощутимого роста. Да и не могло его быть, ведь наделы крестьян уменьшились и продолжали таять (в пересчете на душу населения, которое постоянно и быстро росло). И настоящей свободы крестьяне так и не получили. Да, они уже не зависели от помещика (разве что как от богатого соседа), но не могли свободно распоряжаться собой, своим трудом и имуществом. Круговая порука приковывала их к общине, а желающие выйти из общины и переселиться в город или, скажем, в другую губернию должны были получать множество разрешений и к тому же оставлять общине без всякой компенсации свой земельный надел. Поэтому многие предпочитали отходничество: оставляли семьи в деревнях и уходили на сезонные заработки.
Всесословная воинская повинность. Измерение роста поступающих на службу. Рисунок из журнала «Всемирная иллюстрация».
Земля считалась принадлежащей не отдельным хозяевам, а все той же общине, и ее нельзя было продать, завещать или заложить. Чувствуя, что наделы по-настоящему им не принадлежат, крестьяне очень неохотно инвестировали в их улучшение. При этом они продолжали с неприязнью и даже ненавистью смотреть на помещичьи усадьбы. Социальный антагонизм между бывшими крепостными и их бывшими владельцами никуда не исчез. Он даже вырос, стал гораздо более жестким: ведь теперь помещики никак не были заинтересованы в благополучии крестьян (при крепостном праве от этого благополучия зависело их собственное: нищие крестьяне – бедный владелец, и наоборот). Самое же печальное заключалось в том, что никакого выхода из этой ситуации в перспективе не просматривалось. К концу 1870-х годов крестьянская реформа явно зашла в тупик, и никто уже толком не понимал, в чем же заключалась ее изначальная цель. Так что неудивительно, что уже в начале XX века, во время столыпинской реформы, российских крестьян пришлось освобождать еще раз, на этот раз – от общины и от излишней правительственной опеки.
Можно ли было провести отмену крепостного права иначе? Сейчас, по прошествии полутора веков, мы понимаем, что стоило бы дать крестьянам больше самостоятельности, не сковывать их инициативы панцирем общины, не бояться, что часть из них утратит связь с землей и окажется в городах. Правительству следовало бы облегчить переселения, инвестировать в создание в деревне того, что юристы называют верховенством права, приучать крестьян жить по общегражданским законам, уважать собственные права и права соседей. Всего этого не было сделано в основном из-за приверженности самого Александра II и большинства реформаторов ценностям той эпохи, в которой они сформировались и выросли: Николаевской эпохи опеки и контроля. В итоге недоверие к крестьянам и к их способности самостоятельно решить свою судьбу дорого обошлось России…
