Смеловский всегда был ее любимцем, мамуля многие годы мечтает выдать меня за Макса замуж.
Столпившись у калитки, мы всматривались в поблекший и поредевший туман.
– Максик… – жалостливо пробормотала мамуля, закусывая губу.
– Да погоди ты реветь! – одернула ее я.
Сизое марево таяло, открывая нашим взорам дачный двор, точно театральную сцену, – медленно и интригующе. Сначала стали видны наиболее крупные объекты – дом, надворные постройки, старые ветвистые деревья – почему-то белые, словно в густом инее. Потом сквозь дымную мглу проступили разноцветные огни новогодних гирлянд и грязно-белые сугробы.
– Это что – снег?! – изумилась я.
– Нет, это бабушкины простыни, – ответила мамуля, сосредоточенно вглядываясь в кисельную муть.
– Вы что, собирались спать в саду?! – продолжала удивляться я.
– Да нет же, мы там работали! – обиженно ответила она.
– Это что же за работа такая – на простынях?! – не поверила я.
– Съемки! – гаркнула мама.
– Съемки на простынях?!
– Порнуха, что ли? – чрезвычайно оживились «бедуины» и полезли в первый ряд зрителей, больно толкаясь локтями.
– Тихо, вы! – невежливо крикнула я. – Смотрите, смотрите…
Туман окончательно развеялся, и за последней кисейной завесой на сцене обнаружились действующие лица.
Оператор Саша, невозмутимый и сосредоточенный, стоял за камерой, а Максим Смеловский топтался у него за спиной и активно жестикулировал.
– Максик! Живой! – радостно вскричала мамуля.
Живой и, судя по всему, здоровый Смеловский обернулся, блеснул остекленными очами и приветственно качнул хоботом старомодного противогаза.
– Ах они, сукины дети! – нешуточно рассердился папуля. – Затейники телевизионные! Мы-то думали, у нас пожар начался, а это они дымовухи запалили!
– Сами противогазы натянули, а женщин и детей дымом травили! – возмутился Анатоль.
– Искусство требует жертв! – ехидно сказал Зяма.
– Это кто тут дети? – нешуточно обиделся Поль.
– И кто жертвы? – встревожилась мамуля.
– Бу-бу-бу! – крикнул Макс – то ли оправдываясь, то ли привлекая наше внимание. Он махал руками, как ветряная мельница, и прыгал, как макака. – Бу! Бу!
– Ну, все! Мое терпение кончилось! Сейчас я дам ему в хобот! – угрожающе молвил Анатоль, сжимая пудовые кулачищи.
Но Смеловский отвел угрозу, нависшую над его хоботом, сдернув с лица противогаз.
– Эй, народ, давайте сюда! – во всю глотку заорал он. – Тут человеку помощь нужна!
– Какому еще человеку? – удивился Поль, успевший пересчитать народ. – Вроде наши все уже нашлись!
Сообразительные экс-бедуины обменялись недоверчиво-радостными взглядами и устремились вперед по простынным сугробам с верблюжим топотом. Я проявила редкую прыть и постаралась от них не отстать.
– Вот, какой-то бедолага ухнул в яму! – неумело скрывая радость, сказал Смеловский. – Мы бы, конечно, ему и сами помогли, но не хотелось упустить редкие кадры!
– Уже можно вытаскивать, я все снял, – стянув противогаз, разрешил оператор.
– А еще говорят, снаряд не падает два раза в одну воронку! – выдохнула запыхавшаяся от быстрого бега мамуля. – А вот уже второй купальщик принимает у нас фекальную ванну!
– Пора за процедуру деньги брать! – сострил Зяма.
Из открытой – опять! – выгребной ямы доносилась ругань – такая же грязная, как ее содержимое. В вонючей массе, путаясь в продавленной клеенке и взбивая пену, ворочалось крупное тело. На его поверхности не осталось никаких белых пятен, организм купальщика был покрыт дерьмом, как конфетка шоколадом.
– Не пойму, похож или нет? – задумчиво молвил капитан Кошкин.
Он потер подбородок и громко вопросил:
– Эй, Мухин, это ты, что ли?
В ответ донеслась особо эмоциональная ругательная тирада с отчетливой положительной интонацией. Смысл следующей серии непечатных слов сводился к призыву: «Спасите-помогите!»
– Ну уж нет! – пробормотал лейтенант Суворов. – Я лично в золотари не нанимался!
– Спасение утопающих – дело рук самих утопающих! – поддержал товарища старший лейтенант Козлов.
– Господа, господа! – заволновалась мамуля. – Не можем же мы оставить этого человека бултыхаться в дерьме!
– Гуманистка! – ласково похвалил супругу папуля.
– Он же там плещется, как тюлень, и разбрызгивает по участку фекалии! – закончила свою мысль «гуманистка».
– А ну замри! – прикрикнул на активного купальщика капитан Кошкин.
Немногословный Анатоль сноровисто связал из несвежих простыней подобие веревки, один ее конец опустили в грязевую ванну, а за другой взялся он сам, Денис и пара лейтенантов. Невыразимо грязного Мухина вытянули из ямы и оставили обтекать на пожухлой травке.
Уже через пять минут лейтенанты и работящий Анатоль под чутким руководством капитана Кошкина поочередно качали ручку колонки, набирая во все наличные ведра и тазы воду для купания задержанного.
– Не расстраивайся, Басенька, – утешил мамулю папа. Она со страдальческим выражением лица поглядывала на Мухина, который пятнал траву густо-коричневым, как тающий на солнцепеке шоколадный заяц. – В конце концов, это не столько грязь, сколько прекрасное природное удобрение!
– Ах, как я устала от этой гадости! – капризно ныла наша великая писательница.
– А я говорила вам: эту яму сразу надо было засыпать! – напомнила я.
– Засыпать? Ни в коем случае! – поспешил сказать капитан Кошкин, услышав мои слова. – Как официальное лицо, я категорически запрещаю это делать!
– Почему же? В конце концов, это наша дача! – рассердилась мамуля. – И наш туалет!
– И дерьмо в нем наше! – подсказал следующую реплику насмешник Зяма.
– А ожерелье в дерьме чужое! – веско сказал Кошкин.
– Какое ожерелье? – спросил папуля, которого никто пока не потрудился ввести в курс дела.
– Обыкновенное, бриллиантовое, – буднично ответил капитан. – Мухин баксы в руке держал, а колье за пазухой, и при заплыве все растерял. Бумажки-то, наверное, всплывут на поверхность, а вот бриллианты еще поискать придется.
Не сговариваясь, мы все посмотрели на выгребную яму, которая в свете сказанного казалась уже не такой гадкой и вонючей.
– Бриллианты… – прошептала мамуля.
По ее лицу было понятно, что она прикидывает, а так ли уж вредны фекальные ванны?
– Раствор бриллиантовой зелени! – хмыкнула я, поглядев на выгребную яму, содержащую в себе доллары и драгоценности.
