Уже засунув записку под полоску кожи, он снова выхватил ее и
добавил после имени еще и фамилию, а то кто знает, с каким Роландом могут
спутать будущие структуральные лингвисты, ведь в его честь восторженные
поклонницы будут называть своих детей…
Довольный, он уже спокойнее шел по улице, дорогу пересек
строго по «зебре», хоть машин не видать на этой дороге вовсе, но ведь потеря
гения невосполнима, человечество обеднеет, если он вдруг в благородной
рассеянности поэта попадет под колеса какому-то идиоту.
Записку повертел перед мысленным взором, прочел внимательно,
остался доволен. Этот приземленный Горецкий скривится, ведь не дурак же, поймет
его полное духовное превосходство и свое падение!
Он не сразу ощутил, что смутное беспокойство, что зародилось
в душе, как раз связано с этой запиской. Она хороша, действительно хороша!
Маленький шедевр эпистолярного искусства. Лингвисты и филологи будущих веков
будут млеть от наслаждения, как сейчас млеют, находя какую-нибудь записку
Пушкина. Даже больше, ибо Пушкин не знал, что его записки будут собирать, писал
кое-как, а вот он уже готов к своему великому будущему, потому его
записки – шедевры, в самом деле…
Обратно он несся так, что взмок, рубашка на спине прилипла.
Едва дождался, когда загорится зеленый огонек, перебежал по «зебре», подъезд,
лифт, как медленно ползет, наконец-то десятый этаж…
Выметнулся, задев раздвигающиеся створки, сердце радостно
екнуло. Записка на месте! Дрожащими от счастья пальцами выхватил ее, бережно
сложил обратно в блокнот. Этот грубый Горецкий, скорее всего, не поймет
сверхценности этого послания, прочтет и выбросит, тем самым оно будет потеряно
для будущих благодарных поколений.
– Лучше я ему завтра позвоню, – прошептал он уже в
лифте. – Эх, жаль, что разговоры по телефону нигде не фиксируются и не
записываются…
Дверь открылась, но он остановился, осененный странной
мыслью. Почему не записываются? Говорят, есть службы, что за особо влиятельными
людьми записывают каждое слово. Даже установили микротелекамеры и постоянно
снимают их с разных углов. А поэт – самый влиятельный человек на
свете! Поэт двигает массами. Пушкина знают все, а вот царей, которые правили в
эпоху Пушкина страной, знают единицы. Так что за ним, Роландом Никанорским,
наверняка записывают каждое слово и каждый жест.
Возможно, даже прислали на машине времени из будущего
операторов, что фиксируют каждый его жест с восьми позиций?
Выпрямившись, он вышел из лифта и пошел неспешно и
рассеянно, вдыхая чистый-грязный воздух большого города, поднимая глаза к
звездному небу, а лицо стараясь держать красиво одухотворенным.
Глава 8
Она шла по обочине шоссе, а когда машина начала ее догонять,
я ощутил, что Вероника уже знает, чувствует, что я ее подстерегаю.
Я открыл дверцу, Вероника села, я тут же прибавил газу.
Не знаю почему, но я побаивался даже скосить глаза в ее сторону.
– Андрий, – проговорила она, глаза ее смотрели строго
перед собой, – ты сам понимаешь, что мы с тобой поступили очень нехорошо.
– Давай попробуем еще разок, – предложил я. –
Вдруг да получится лучше?
Мне самому стало гадко от этой затасканной шуточки, но я
тоже в этом мире, все еще в нем, временами живу как все и говорю как все, а эти
все говорят стандартными фразами, хоть сейчас в программу, стандартными
шуточками, приколами, хохмочками, все время снижая, снижая, снижая высокое,
которое давно уже никакое не высокое…
Она поморщилась.
– Ты в самом деле такой мерзавец?
– Почему? – спросил я все так же автоматически, будто
во мне работала стандартная программа, купленная на Горбушке. Что нехорошо
поступил, сам чувствовал, и это злило. – Вроде мы никого не убили, не
обворовали…
Она проговорила холодно и отстраненно:
– Это Нюрка может всех в команде обслужить и ни капельки
угрызений не почувствует. Да никто и не подумает, что она должна
чувствовать какие-то угрызения. Почему? Наверное, и я бы на ее месте… Она
делает все открыто, никому не врет, ни от кого не таится! А мы в самом
деле украли.
Я поежился, она сказала то, что у самого в мозгах, но
спросил другое, что тоже мучило, еще больше:
– А скажи… ты в самом деле с ним? С шефом? Мне
казалось, что в его возрасте… гм…
Она бледно усмехнулась:
– Пусть тебе и дальше так кажется, если тебе так удобнее.
– Но, а…
– Что?
– Да так, ничего.
Но она уже завелась, глаза вспыхнули гневом, а щеки
раскраснелись.
– Думаешь, он импотент? Да вы все ногтя его не стоите и в
этом плане!.. Никто из вас не понимает, что для женщины не это главное. Он мне
как отец… хотя, верно, по возрасту – он одногодок моего деда! Но дед мой с
палочкой ходит, а этот… Это так важно, когда о тебе заботятся! А он обо
мне заботится. Любит меня. И я его люблю. Я не знаю, и он не знает,
сколько у него еще продлится это… ну, сексуальное здоровье, но, пока оно есть,
он им пользуется, а я ему помогаю во всем. Понимаешь? Во всем.
Я пробормотал, униженный, растоптанный, чувствуя себя виноватым
по кончики пылающих ушей:
– Я его тоже люблю. Более достойного человека не
встречал, честно. Стараюсь к нему придраться… нет, еще до встречи с тобой!.. и
не удается.
Все еще злая, она отрезала:
– С этого нужно было и начинать. А то – может
или не может! В чем преимущество свое ощутил, мальчишка. Тебе тоже стукнет
шестьдесят… если доживешь еще, но не станешь ли импотентом в сорок?
И спившимся бомжом в придачу?
Мои руки на баранке руля наливались тяжестью. Вина тяжелым
камнем лежала в груди, вдавливала меня в сиденье.
– Извини. Я в самом деле скотина. Да еще и дурак
вдобавок. Прости меня, ладно?
После паузы она ответила все еще сердито:
– Хорошо, забудем. Но пусть это будет наша последняя
встреча.
– Хорошо, – ответил я послушно. – Поверишь ли, я
тоже чувствую себя так, будто украл. Добро бы еще у мерзавца, а то у человека,
который так много для меня сделал!
По ее полным губам скользнула бледная улыбка. За окном
проносились далекие деревья, и казалось, что Вероника летит над землей, как
сказочная птица с женским лицом.
Я непроизвольно подбавлял газу, но меня обгоняют,
обгоняют, обгоняют… Я опомнился, когда на спидометре стрелка переползла за
сто пятьдесят, начал потихоньку сбавлять до разрешенных ста.
Ветер свистит в чуть приоткрытом люке в крыше. Если бы без
лобового стекла, то встречным ветром выдавило бы глаза, разодрало рот, раздуло
бы ноздри, как у бегемота. Сколько ни мечтай о бешеном галопе верхом на быстром
коне, но какой конь смог бы скакать с моей Серебряночкой рядом? Это все
черепахи! Даже самые быстрые скакуны – толстые неповоротливые черепахи.
А я лечу на скорости, настоящей скорости, мир несется навстречу, шоссе
бросается под капот, исчезает, исчезает, все уходит в прошлое, а меня несет в
прекрасное и сверкающее будущее!
