– Почему ты свернул? – спросила она быстро.
– Прогуляемся по Царицыну, – объяснил я.
Она покачала головой.
– Что-то не верится.
– Автобусу надо как можно больше пассажиров, – сказал
я. – Потому накидывает широкие петли, как убегающий заяц. А я могу по
прямой. Вот увидишь.
Она чуть откинулась на спинку сиденья, мое сердце прыгало,
как этот самый убегающий заяц, пыталось скакнуть к ней, но ее сердце сейчас в
панцире да еще и вморожено в гигантскую льдину.
Машина вылетела на недолгий простор, но дальше дорога проще,
сузилась, по сторонам пошли тициановские деревья: старые, толстые, в наростах и
наплывах, с перекрученными ревматизмом ветвями, глубокими дуплами.
Я слышал, как рядом тихонько ахнуло. Далеко впереди
дорога ныряет под старинный мост из красного кирпича. Как все старое, он только
тем древним людям казался огромным и страшным, а на самом деле под ним не
всякий трейлер проедет. Если два кое-как еще и разминутся, то двухэтажный
лондонский автобус уж точно застрянет. Но все-таки мост по-своему красив: с
обеих сторон круглые башенки, словно из сказочного фильма, в башнях бойницы, то
есть узкие длинные окна без стекол…
– Какая прелесть! – воскликнула она. – Если
честно, то я тут еще не бывала!
– Велика Москва, – согласился я. – Всю жизнь можно
ходить по Третьяковкам и Манежам, а сюда и не добраться…
Машина мягко подкатила к обочине и вошла в эту неподвижную
картину. Я выскочил, обогнул Серебряночку и открыл дверцу. Вероника
поколебалась, но все-таки начала выбираться на простор, как выбирается бабочка
из серого кокона, а я обалдело смотрел, как медленно и грациозно появляется ее
длинная узкая ступня в туфле на тонком каблуке, изящная лодыжка, бесподобно
отрендеренная голень, восхитительное колено…
Через мост двигалась парочка немолодых людей, впереди бежал
веселый лохматый щенок. Все трое посмотрели в нашу сторону, щенок завилял
купированным хвостиком. Вероника невольно засмеялась:
– Нет, какая прелесть, в самом деле!
Я взял ее за руку. Вероника не противилась, я сумел
сделать жест чисто дружеским, хотя ее пальцы дрогнули, а мои начали накаляться,
как железо в кузнечном горне.
Дорожка повела в знаменитое Царицыно, очень знаменитое, есть
даже куча альбомов и справочников, но для меня это место, где прорабы начали
спешно строить каменные дома, но потом их перебросили на другие, более современные
постройки. Теперь здесь высятся эти каменные коробки в два-три этажа, зияют
пустыми проемами окон, где, похоже, никогда не было оконных рам. Но кирпичи
уложены тщательно. В старину, как принято говорить с уважением, делали на
века. Но это принято другими, а я не из тех, кто принимает расхожие мнения, как
попугай. На фиг делать на века то, что давно бы пора сломать да построить
что-то поновее, покруче?
На крыше этих недоделанных дворцов видны башенки. Толстые,
массивные, приземистые, как Кабанихи из Островского. Я долго всматривался,
но так и не понял, на фиг они слеплены. По крайней мере, с ноутбуком туда не
влезть.
Самое нелепое – прямо посреди зеленого поля массивный
каменный мост, с толстыми кирпичными стенами вместо перил, не всякий каратека прошибет
головой, а по этим странным перилам идут два ряда нелепейших украшений: не то
каменные свечи в три человеческих роста, по красному кирпичу белые наплывы
воска или краски, не то… вообще черт-те что.
Я таращил глаза, искал признаки реки, озера или хотя бы
лужи, но предположил, что здесь строили орки. Они у меня в Warcraft’е иногда
строят верфь и могучие боевые корабли в крохотной луже, где нельзя сдвинуться…
Эти орки моим оркам дадут сто очков вперед, мои все-таки строят при каком-то
наличии воды… Хотя нет, подойдя ближе, я увидел большой овраг и в его глубине
тоненькую ниточку ручейка. Наверное, когда-то он был могучей рекой.
Я повертел головой, вдруг да фрегат узрю, а глазные
яблоки сами повернулись в сторону Вероники. Всплескивая белыми тонкими руками,
идет вдоль стены. Личико раскраснелось, глаза горят восторгом. Я уже не
видел эти руины, по фигу эти груды кирпичей. И не важно, сколько им лет:
сто или тысяча. Да хоть десять тысяч. Ну хоть убей меня, не нахожу в них ничего
величественного, замечательного, вдохновляющего. Камни есть камни. Даже
сохранившиеся фрески и барельефы… Ну и что? Сейчас пэтэушник из ремеслухи
сделает такие же в два счета.
Ах, я должен восхищаться стариной? Но почему, скажите мне,
моральному… или эстетическому уроду, почему я должен восхищаться старыми
кирпичами, уже ни на что не годными, а не своим ноутбуком, в котором
действительно все чудеса Вселенной!
Экран четырнадцать с хвостиком, дэвэдэ, что значит –
смотрю фильмы на экране, в то время как люди каменного века смотрят все еще на
допотопных видаках… были такие неуклюжие приспособления, в самом деле были,
чесс слово! А встроенный модем V.0, что обеспечивает мгновенный доступ в
Сеть, а значит – во все библиотеки мира, мгновенный доступ ко всем
фильмам, энциклопедиям, справочникам, газетам… которые, кстати, еще не вышли,
ко всем телепередачам мира?
И вот, имея это чудо, восседая за рулем авто, где комп
следит за дорогой, выбирает маршрут покороче, слушает радиопредупреждения о
пробках и сам намечает дорогу в обход, я должен смотреть как баран на эти
каменюки и говорить глубокомысленно: о, да, это да, совсем да-да, как это да,
как это волнительно и приобщательно.
– Да, – сказал я вслух, – как это волнительно… и
приобщательно!
Она обернулась, в глазах счастливый блеск, рот до ушей.
Вместо юной строгой леди – раскованный и очень искренний ребенок.
– Ты находишь?
– Да, – ответил я с запинкой, потому что на слово
«находишь» сразу промелькнуло с полдюжины анекдотов и расхожих острот. –
Нахожу… Даже очень.
Глаза мои жадно пожирали ее всю, нежную и трепетную, чуткую,
какой может быть только девушка конца двадцатого века, даже двадцать первого.
Те грубые века, которыми она любуется, не в состоянии создать такой совершенный
продукт… но она этого не понимает, вернее, ей некогда понять под этой лавиной
информации. Лавина, она не простая лавина, это коварная лавина: мнения
отобраны, подготовлены, аргументированы, только выбери те, которые тебе
подходят, и пользуйся. Как собственными мнениями, так и аргументами для их
отстаивания.
Так большинство и делает, увы. Но мне этот набор маловат.
Узок. Я не хочу что-то сказать про этих людей, они руководствуются, может
быть, самыми лучшими намерениями, но эти мнения отбирали для пользования и
аргументирования люди того, прошлого века. Хорошие люди, но все-таки…
И Пушкин хороший человек, но ему не понравился бы этот мир, где ему
откажут в праве иметь… в буквальном смысле иметь крепостных крестьян, где он не
сможет таскать в постель по праву помещика крепостных девок! Так почему я
должен ориентироваться, к примеру, на мнение этого дикого Пушкина?
