Сергей поерзал, сказал ворчливо:
– Что-то вы страсти рисуете…
– Жизнь страшнее всех этих страстей. Пришло то время, когда
наши органы занимаются тем делом, которым должны. Милиция ловит хулиганов и
ворье, а ФСБ – шпионов… и сама засылает своих за кордоны. В этих
условиях надо помогать, а не кривить харю. Я бы, к примеру, если бы меня
вежливо попросили кому-то в Лондоне передать некий пакет… или даже оставить его
у входа в Пентагон, то я бы сделал. Конечно, для этого должен находиться в
Лондоне или в США по своим делам, даже ради страны я так далеко не поеду.
Но и это уже огромный сдвиг, понимаешь?
Сергей смотрел настолько наивными глазами, что я заподозрил
гадкие хитрости.
– Нет, если честно.
– Я очень стандартный человек, – признался
Конон. – Типовой. Как думаю и поступаю я, так думает и поступает
большинство. Я уже заметил, что когда я бросил Межелайтиса и начал читать
Булгакова, то вся страна это сделала! А когда я в какой-то отпуск решил
посетить некий полузаброшенный Домский собор в Латвии… или в Литве, это
неважно, то обнаружил там такую толпу из России! Оказывается, треть страны
ломанулась туда именно в тот год.
Антон подумал, сказал осторожно:
– Но вы, Илья Юрьевич, с поддержкой ФСБ не торопитесь уж,
пожалуйста… Разве что им будет по фигу наша не совсем точно заполненная
налоговая декларация.
Конон улыбнулся, развел руками. От главного стола ему
призывно махали, а одна женщина даже вскочила на стол и, сложив ладошки
рупором, звонко прокричала его имя.
Сергей посмотрел в спину уходящего Конона, сказал с
сожалением:
– Жаль, угроза НКВД над баймером отпала… Жаль, там бы у него
выбили признание, как это он семнадцать – ноль в простой стрелялке, где
все видно насквозь…
Гриць сказал победно:
– Да теперь с рокетджампом и я тебя хоть сто к одному умою!
Устарел ты, хлопец! Теперь вовсе не НКВД или КГБ самая страшная угроза. Теперь
есть и намного страшнее…
Он принизил голос, опасливо огляделся по сторонам. Сергей
вытаращил глаза, тоже оглянулся. Антон спросил тихо:
– А что это? Колись, не тяни кота за… лапу.
– Не знаешь, да? – спросил Гриць и посмотрел на него,
как на уже окомбаченного таракана. – А наши политики раньше всех заметили!..
Ты не заметил, какую самую-самую страшную угрозу время от времени они изрекают?
А за ними уже начали повторять и человечишки попроще!
– Какую? – спросил Антон.
Гриць надул щеки, приосанился, барски оглядел незримых
телеоператоров и корреспондентов газет, произнес многозначительно:
– …Последствия могут быть самыми непредсказуемыми!
Сергей расхохотался первым, Гриць передразнил очень похоже,
перед глазами так и предстали словно воочию два десятка примелькавшихся рож,
только Антон, напротив, удивленно вскинул брови.
– Ну и что?
Сергей поморщился, отстранил Гриця, а на Антона указал
пальцем:
– Люди, плюйте на него! В наших рядах завелся один… из
этих, предсказуемых. Да пойми ты, червячок, что поведение только вас,
червячков, легко предсказать! И вообще можно предсказывать. Человека
предсказать невозможно… если он человек, а не червяк. Вывод: огромную массу
людей старательно пытаются превратить в массу предсказуемых червячков.
А так как с горы всегда легче, чем на гору… ясно? Вот мы с восторгом и
песнями превращаемся в существа с общечеловеческими ценностями!..
В предсказуемые существа. А человеческая непредсказуемость… уже
неправильное, опасное и даже враждебное. Во завернули, а?
– Это ты завернул, – сказал Антон. Подумал,
признал: – Но завернул здорово.
Глава 13
Вероника работала без устали, словно режим усталости был
отключен или она тайком долбила горячую клавишу эликсира. Я видел только
склоненную голову, бегущую по металлической дуге очков змейку молнии да слышал
очень быстрый перестук клавиш.
Я торопливо прошел мимо, стараясь не побеспокоить ее
даже взглядом, чистую мою и удивительную. Любовь, мелькнуло в черепе, –
это что-то такое светлое и высокое… Тут же ироничность человека двадцатого века
заставила добавить «примерно как люстра», но душа моя поморщилась, я не
настолько напичкан чужими приколами и шуточками, как и весь окружающий мир…
который меня старается тоже…
Две вещи отличают человека от животного. Во-первых, мы
пользуемся столовыми приборами. Во-вторых, можем контролировать свои сексуальные
позывы. Наверное, я сверхчеловек, потому что при взгляде на Веронику у меня
поет и пляшет сердце, учащается дыхание, в груди щем, томление, в зобу спирает
горло, но ни малейших сексуальных позывов. Да, потом как-то да, но это попутно,
когда наши сердца уже сливаются воедино, когда одна душа на двоих… и вообще это
совсем крохотный пустяк на фоне того астрономического, что происходит с нами!
Она села в машину, я взглядом попросил пристегнуться, рука
привычно переключила сцепление, бордюр слева побежал, побежал, помчался, вскоре
слился в сплошную линию.
Вероника смотрела прямо перед собой, лицо ее оставалось
бледным, солнечный загар ее кожи не коснулся вовсе. На стеклах очков прыгали
мелкие искорки.
– Только не начинай снова, – попросила она тихо.
– О чем ты? – спросил я.
Я смотрел тоже прямо перед собой, но теперь видел ее
отчетливо не просто боковым зрением, а видел… как видел на этом сиденье и
тогда, когда она уже поднималась в свою квартиру, когда сидела на своем месте в
приемной, когда в выходные дни оставалась дома.
– О Кононе, – ответила она негромко. Я уловил
в ее тихом голосе глубоко запрятанную боль. – Похоже, я влюбилась в тебя,
Андрий… Дуреха несдержанная! Но я не оставлю Конона, понимаешь?.. Нет, не
понимаешь.
– Почему, – сказал я горько, – понимаю.
– Дурак, наверняка подумал про деньги?.. Я люблю его
сильно и… по-настоящему. Я не знаю, что такое это настоящее, сравнивать не
с чем, но я его люблю. Я о нем думаю, я о нем забочусь. Он… он лучше
тебя!.. Понимаешь разницу: влюбиться и полюбить?.. Так вот его я люблю.
И я лучше умру, чем ему сделаю больно.
Я прошептал:
– Вероника… Поверь, я все понимаю. Я плакал сегодня
ночью, потому что вижу: труднее всего тебе. Но что нам делать?
От широкого, как Черное море, шоссе бесшумно начал
отслаиваться серый побег асфальтовой дороги поскромнее, всего на четыре полосы.
Машина заученно и заранее перебралась поближе, пошла по накатанной уже ее
колесами дорожке к романтичному Царицыно.
По сторонам часто мелькали высокие дощатые заборы с
надписями «Строительство ведет СМУ такое-то…». Дважды моя Серебряночка
жалобно проползала по сужению шоссе, что-то копают, прокладывают.
Я привычно поворчал, все ворчим, потом подумал: а вдруг тянут оптоволокно?
Ведь всегда после таких вот неудобств что-то улучшается! Город становится
краше, этого не замечают только зеленые и русская интеллигенция…
