А что, если сейчас незримо для нас появился бы
египтянин, который тесал эти блоки? Вот смотрит на двух придурков и не может
понять: сумасшедшие или просто идиоты? Человек, у которого на плече в сумке
третий пень со ста двадцатью метрами, пишущий дэвэдэ… восторгается обтесанным
камнем?
– А правда, – спросила она внезапно, – что
Билл Гейтс – самый известный человек на Земле?
– Нет, – ответил я почти автоматически, – самый
знаменитый человек – его мать, ее вспоминают чаще.
– А что такое процессор Intel Pentium с технологией
МММ?
Я грустно улыбнулся. Вероника пытается перевести
разговор на что-нибудь нейтральное или даже близкое мне, но только бы дальше от
опасного края пропасти, когда волшебное безумие охватывает нас, накрывает с
головами, как ревущей океанской волной…
– Это не та технология, – ответил я серьезно, –
что пирамиды… Просто… совпадение букв. Это ведь идет из страны, где ничего не
знают о нас, наших исканиях, мучениях, строительствах, находках и потерях… Что
делать, в мире нашлась всего лишь одна-единственная страна, где жители,
предоставленные сами себе, не скованные никакими нравственными путами, сказали
ясно и честно… да-да, честно, что не хотят строить величественные пирамиды, на
которые потом будут с восторгом смотреть десять тысяч лет восхищенные
потомки!.. Они сказали, что сами хотят жить в свое удовольствие. А свои
удовольствия эти простые люди понимали в меру своего убогого развития. Потому
вместо пирамид и прочих чудес света они возделывали свои огороды. Вместо
духовных исканий предпочли гораздо более простые, но понятные им плотские утехи
и сделали их доступными, сняв все ограничения, как церковные, так и светские.
Эти люди создали компы, которые у нас на столах, написали большинство программ,
которые мы… гм… лямзим. Я признаю мощь и высокую мудрость Корана, понимаю
высшую справедливость ваххабитов, талибов, фундаменталистов… но я слишком врос
в западную цивилизацию, чтобы обойтись без ее гаденьких, но таких сладких
ценностей. Потому я, человек Интернета, все-таки иду от цивилизации Запада…
Она переспросила с интересом:
– От? Что так?
– Это значит, – ответил я, – сегодня я весь… почти
весь в Западе, как муха в патоке. Можно остаться и глотать, глотать, глотать
эту приторную сладость, что лезет уже в уши.
Ее голос был саркастическим:
– Но ты, конечно же, не останешься?
– Я родился в этом мире, – повторил я. – Даже
сейчас все еще в нем… Но это не значит, что я от него ликую. И что я в нем
останусь.
– Ого! А что сделаешь? Уйдешь в другой мир?
– Изменю этот, – ответил я.
Она смотрела с улыбкой. Только ребенок может такое брякнуть.
Но что мне делать, если в этом мире для нас нет места вдвоем?
Я снова ощутил, что в какие бы высокие дебри ни
старался влезть, все равно все дороги мира ведут к Веронике, и над чем бы ни
ломал мозги, даже сквозь нашу байму просвечивает ее едва уловимый, почти
призрачный облик, затем очень медленно наливается красками, плотью, и вот уже я
ни о чем другом не думаю, сердце колотится, как будто я пробежал сто
километров, в ушах шум, голоса, а душа задыхается от нежности, сладкой боли и
неясного томления… хотя вроде бы, что тут еще неясного!.. а в глазах щиплет,
вот-вот брызнут слезы… Это у меня-то, который не плакал даже после того, как
тупой конь на практике в селе лягнул в помидоры обоими копытами.
Мы бродили по Царицыну, стараясь не соприкасаться даже
руками. Иногда приходилось подниматься на руины, сокращая путь, Вероника делала
вид, что не замечает моей протянутой руки.
Но силовое поле вокруг нас насыщалось энергией звездных
систем помимо нашей воли. Я уже видел искорки на энергетической пленке,
она все ближе, и мы друг к другу все ближе, голоса наши звучат все глуше, мы
стараемся смотреть в разные стороны, торопливо говорим всякие глупости,
банальности, голоса наши дрожат, срываются, мы уже сами не понимаем своих слов,
потому что в ушах нарастает победный рев Зова Космоса…
Потом мы долго держали друг друга в руках. У Вероники
на ресницах дрожали слезы. Сквозь листву пробился луч, прозрачные капельки
вспыхнули как жемчужинки, осветили ее похудевшее лицо.
Царицыно размером с иное европейское государство, мы
забрались в такие дебри, что я уже забеспокоился, найдем ли дорогу обратно сами
или же придется расспрашивать таких же лохов…
Вероника поглядывала на небо чаще, чем я, сказала пораженно:
– Смотри, какая там туча!
Западная часть неба была угольно-черной. В недрах этого
Кузбасса вспыхивали слабые огоньки, словно на заре электрификации. Угольный
массив разрастался, словно все больше разведывали недра, а бледные молнии
начали обретать нехорошую красноватость.
Грянул гром. Сразу громкий, грохочущий, без всяких
предупреждений дальним ворчанием: мол, иду, разбегайтесь, куры. Вероника
взвизгнула, присела от страха, тут же засмеялась еще звонче, ухватила меня за
руку и потащила.
– Не туда! – крикнул я. – Вот дорожка!
– Здесь прямее, – прокричала она.
Над головой раскололось небо, глыбы с грохотом рушились на
землю. Молнии засверкали разом, я видел, как по дальним деревьям прошел ветер…
нет, уже не ветер, это обрушился ливень. Верхушки нагнулись разом, словно зеленая
трава.
Вероника дернула меня в сторону. Там простирал ветви могучий
дуб. Я сразу убедился, что это дуб, под ногами захрустели желуди. Мы
успели добежать в самый миг, когда ливень обрушился сразу со всей мощью.
Мне казалось, что нас накрыло исполинским стеклянным
стаканом. Там, по ту сторону прозрачных стен, серая грохочущая стена ливня,
дождь как из водопада, а мы здесь под ветвями дуба, крыша в несколько слоев, но
потом холодная капля упала за шиворот, я отодвинулся, другая упала на плечо,
затем еще и еще, уже чаще…
– Бр-р-р-р, – сказала Вероника.
Я обнял ее сзади, вжал в себя, такого же озябшего,
обхватил, холод между нами начал испаряться. Ее плечи зябко передернулись,
потом она прижалась ко мне и затихла.
И снова мы в своем сладком безумном мире… И снова
раскаленные докрасна галактики сшибаются с другими звездными скоплениями,
вспыхивают сверхновые, а потом накалилась и взорвалась вся Вселенная.
Мы крепко держали друг друга, став одним целым, как
гинандроморф. А в том мире, в который мы вернулись, быстро светлеет,
словно мы вместе с дубом выезжаем из туннеля. Стена кипящей воды, что рушится с
неба, быстро уходит. Всю землю захватили невесть откуда взявшиеся мутные лужи с
коричнево-серой водой, на волнах колыхается сор, старые листья, щепки, даже окурки
и бумажки от мороженого.
Глаза Вероники блестели. Волосы намокли, прилипли, тоже
блестели. Блузка стала совсем прозрачной, а озябшая небольшая грудь торчала
вызывающе и жалобно разом.
