Музыка здесь грохотала не то чтобы с силой камнепада, но
что-то в теле отзывалось, подмывало на дикие бесшабашные поступки, на чисто
нашенское: а, пропади оно все, будь что будет, авось не пропадем, не сидеть же
сиднем…
Бот, который с широким лицом, посматривал по сторонам,
замечал красивых женщин, в этих случаях грудь у него становилась шире, лицо
значительнее, зато второй, с ястребиным носом, успевал и слушать нас внимательно,
хотя тоже успевал замечать все вокруг. К нам еще дважды подходили
официанты и заговорщицки сообщали, что вот те красивые молодые женщины могли бы
подсесть к нашему столу, но коршуноносый всякий раз отстранял брезгливым
жестом.
В дверях появился шофер, поднял горизонтально руку и
постучал пальцем другой по циферблату. Конон вытер пальцы салфеткой, скомкал и
бросил на стол. Я посмотрел, как он поднимается, даже не заплатив,
метрдотель это видит, но ни звука. Я тоже встал, вышли вместе.
Ночь, в мокром асфальте, как в зеркале, отражается весь
город, за время ужина поливалка прошла раза три, не меньше, воздух все еще
свежий, влажный, почти тропический.
Конон уходил, с ним уходил и шанс как-то изменить жизнь.
И тогда я спросил, бросаясь в неведомое, как в прорубь:
– А что я должен у вас делать?
Глава 6
За широким окном, непривычно высоким и широким,
искряще-синее море. С астрономической неспешностью проплывает
снежно-белая, чуть подсвеченная снизу оранжевым, пышная облачная гора. Хорошо
видно каждый выступ, но вообще-то гора слишком сказочная, неземная, в этот
плоский мир она приплыла из моего Забытого Королевства, слишком чистая и
хрустящая, а здесь ее быстро превратят в тяжелую грязную тучу…
За другим окном тоже небо и облака, как и за третьим,
которое на кухне. Облака наравне с моей семнадцатиэтажной башней, каждое утро
мое сердце просыпается радостно и в ожидании чуда. Насточертели узкие крохотные
окна-бойницы замков, приземистые здания дворцов, когда не просто прижат к
земле, а буквально размазан по ней, как житель двумерного мира.
Здесь прозрачный хрустящий воздух, без всякой примеси
дорожной пыли, коровьих лепешек, помоев и мусора, невыделанной кожи, конского
пота, отработанных паров бензина, свежеуложенного асфальта. Здесь воздухом
можно упиться и опьянеть, в то время как там, внизу, вместо воздуха сухая
ядовитая смесь, брань смердов и простолюдинов, текущие в канаве помои…
Я выпрыгнул из постели, только теперь видны плоские
крыши домов. Из верхних этажей дома напротив, к примеру, видят меня, но только
до пояса, а там пусть дают волю фантазии.
Вспомнил вчерашний разговор, но, когда завтракал и пил кофе,
помалкивал. Отец за столом напротив шуршит газетой, в последнее время он
болезненно пристально следит и за политикой.
На полочке звякнул телефон. Отец снял трубку, я видел, как
наморщил лоб, потом глаза его с таким усилием поднялись поверх газеты, словно
он выжимал тыщу на разогнанном Celeron’е без кулера. Отыскали меня.
– Тебя.
Я взял трубку:
– Алло?
– Андрей? – послышался сильный уверенный голос. –
Это от Конона. Машина у подъезда.
Я пробормотал, чувствуя себя довольно глупо:
– Сейчас спущусь.
Отец выждал, пока положу трубку, поинтересовался печально:
– Новые друзья?
– Да нет, – ответил я как можно небрежнее. – Это
шофер. Ждет у подъезда.
– Такой же длинноволосый? – спросил он с горькой
усмешкой, хотя я никогда не был длинноволосым. – Шофер – это
разносчик наркоты? Я слышать, что «отъехать» – это впасть в кому от
передозировки.
– А не въехать, – отпарировал я, – это не
врубиться, если по-старому.
Он аккуратно сложил газету, выпрямился. Красиво и печально
всмотрелся в меня, у меня красивый отец, это я черт-те что, потом замедленно
поднялся и вышел на балкон. Через пару минут я услышал его голос:
– Там три машины. Это запор или жигуляшка?
Я промолчал, обулся и поскорее вышел. Лифт долго не
вызывался, я нервничал, не люблю заставлять себя ждать, привык, что в Интернете
каждая минута стоит деньги, а халявный допуск на днях оборвался, в универе
снова сменили пароль.
У подъезда, в самом деле, три машины.
Я остановился на крыльце в нерешительности. Из третьей вышел крепкий
моложавый мужчина, тот самый, что был у Конона вчера за шофера, на вид лет
сорок.
Он распахнул дверцу и уставился на меня с вопросительным
видом. Машина с эмблемой мерса, наверное, и есть мерс.
Я подошел, сказал:
– Меня зовут Андрий. Не Андрей, а Андрий.
– А меня Сергей, – ответил он дружелюбно. –
Андрий? Жаль, Андрей лучше.
– Чем?
Он удивился:
– Как это чем? Я бы говорил: Андрей, держи хвост
бодрей – коров ведут. А так пока придумаешь что-то новое… На заднее
сиденье или на переднее?
– На переднее, – ответил я.
– Хорошо, – одобрил он. – Конон тоже предпочитает
переднее. Когда без баб, ессно. Но ремень все-таки застегни, застегни! Теперь
штрафуют.
Когда мы отъезжали от подъезда, я едва не вывихнул шею,
пытаясь увидеть наш балкон. Увидел ли отец, в какую крутейшую тачку я сел?
Сергей лихо и на скорости выкатил со двора, погнал машину,
явно нарушая скоростной режим. Постарше меня лет на пятнадцать, но с таким
запасом оптимизма подобные ржущие жеребцы до глубокой старости остаются
Сережами. От них много не ждут, да они и сами всегда довольны своей жизнью,
положением.
Он сидел расслабленно, машиной словно бы не управлял даже,
сама набирает скорость, перестраивается, а когда встретилась небольшая пробка,
этот Сережа без раздумий вырулил на тротуар, промчался, пугая прохожих, миновал
место затора, а там снова съехал прямо через бордюр, словно у него не
низкосидящий мерс, а всепроходный джип.
– А чо у тебя голова такая? – спросил он вдруг очень
серьезно.
– А что в ней не так? – удивился я. Потрогал
макушку. – Вроде бы еще не квадратная…
– Даже не лысая, что дивно! И формой, как у людёв… Мне
Конон велел привезти яйцеголового, а у тебя голова почти как у человека. Только
вот ухи…
– Да какой я яйцеголовый, – ответил я. –
Обыкновенный безработный инженеришко.
Машина поворачивала, накручивала спираль, все на огромной
скорости, я чувствовал ликование, этот Сергей как-то угадывает смену
светофоров, идет на большой скорости, ГАИ, к счастью, не видать, асфальт как
бархатный, машина идет будто по ковру.
Машина выскочила на Кутузовский. Здесь шоссе добротное,
солидное. Не бархатное, как на современных эстакадах, а именно добротное.
И дома по обе стороны улицы, не дома, а слоны. Огромные слоны, что как шли
на водопой, приняв за реку блестящую после поливочных машин ленту шоссе, так и
остановились: массивные, солидные, грузные.
